Но все это время она слабела и худела. Из-за худобы живот выпирал все больше, и теперь она выглядела так, словно была на седьмом или восьмом месяце беременности. Боли усиливались, и прописанные анальгетики больше не помогали. Однажды ночью боль стала невыносимой, и она позвонила своему терапевту, который немедленно организовал госпитализацию.
Ближе к концу июля я навестила ее в больнице. Когда я вошла, то сперва подумала, что она без сознания, но нет, она улыбнулась и взяла меня за руку.
– Они дали мне что-то, чтобы облегчить боль, – сказала она. – Теперь мне легче. Хотелось бы, чтобы мне поставили клизму. Меня нужно хорошенько прочистить.
Ее вера в клизмы была трогательной. Неужели ей до сих пор ничего не сказали, или, может быть, она угадала правду? Очевидно, нет, потому что она тут же заметила:
– Может, у меня опоясывающий лишай? Это иногда очень болезненно, у моей кузины такое было.
Она снова задремала, а я сидела рядом, гладя ее по руке. Потом кто-то подошел с тележкой для напитков, и она выпила немного воды. Появилась медсестра с вечерними лекарствами, но она прошла мимо кровати Лии.
– Я сказала им, что больше не буду пить никаких таблеток, ничего, – сказала Лия и после паузы добавила: – Я уверена, что это из-за таблеток мне было так худо. Но я сказала, что хватит с меня таблеток. И сейчас мне уже лучше без них.
Знала ли она, что именно таблетки для сердца и кровообращения поддерживали в ней жизнь все эти месяцы после перелома? Она была очень умна, так что вряд ли она не знала. Возможно, она обсуждала это со своей внучкой, израильской медсестрой.
И все же я никогда не обсуждала с ней ни лекарства, ни ее нынешний прогрессирующий рак, ни неизбежность смерти. Общие друзья говорили мне, что и при них она никогда не говорила о смерти, и это удивительно, потому что обычно старики – которым далеко не сто три года! – хотя бы иногда говорят: «Я буду рад, когда все закончится» или «У меня была хорошая жизнь, а сейчас я устал и жду конца». Мой дед говорил об Ангеле Смерти; другие говорят о том, что они идут к своим покойным близким. Единственный раз Лия упомянула о смерти четырнадцать месяцев назад, когда посмотрела в окно больницы на голубое небо и сказала с тоской:
– Надеюсь, это еще не конец. Жизнь так прекрасна, так интересна, так удивительна! Не хочу, чтобы все закончилось.
Страсть к жизни поддерживала и вела ее все те долгие месяцы, когда она жила одна. Но теперь я чувствовала, что даже ее жизненная сила убывает. Она больше не могла бороться и знала это. Не потому ли она отказалась принимать таблетки? Знала ли она с самого начала, что именно таблетки поддерживали ее жизнь и что отказ от них приведет к смерти? Не означало ли это, что она закрывает дверь?
К кровати подошла медсестра и сделала ей укол.
– Это морфин? – прошептала я.
Наши взгляды встретились.
– Да, – коротко ответила она.
– Я рада, – тихо сказала я.
Сестра улыбнулась и отошла.
Был разгар лета – долгие светлые безветренные вечера. Но и после самого долгого вечера солнце в конце концов скрывается, и, когда я уходила от Лии в тот вечер, я чувствовала, что ее свет гаснет и я больше никогда ее не увижу.
Лия умерла 8 августа 2008 года, в окружении родных.
Смерть от рака бывает тяжкой и болезненной. Так было и с Лией, и ее дочь и внучки рассказали мне об этом. Они не могли понять, как в ее теле так долго сохранялась жизнь. Мне кажется, я понимаю. Любовь к жизни – огромная сила. У Лии была удачная жизнь, счастливое детство, счастливый брак – чего еще желать? Она была здорова до ста двух лет, пока не сломала ногу. Трижды она чуть не умерла – от перелома, эмболии, больничной инфекции. И каждый раз это была бы относительно быстрая и легкая смерть. Но трижды медицина помогала ей выжить, пока не вмешался рак.
Интересно, что чувствовала бы Лия, если бы могла заглянуть в будущее? Конечно, если бы Ангел Смерти показал ей, как она будет умирать, она, как и большинство из нас, вскрикнула бы: «О нет, только не это! Разве нельзя что-то полегче? Что угодно было бы лучше». Но если бы Ангел Жизни в этот миг показал ей четырнадцать месяцев, полных постоянных трудностей, но и дружбы, и семейной любви, она сказала бы смерти: «Если такова твоя цена, я готова заплатить», – и повернулась бы, чтобы взять жизнь за руку.
Эвтаназия
Удивительно, как много есть людей, совершенно неспособных говорить о смерти, но запросто говорящих об эвтаназии и уверенных, что знают все ответы. В 2008 году сосед сказал мне:
– Мне нужно навестить маму в местном доме престарелых.
– Я не знала, что она там.
– Да. В прошлом году она упала и сломала кости таза. Ей восемьдесят шесть. Она больше никогда не сможет ходить.
– В таком возрасте это очень печально.
– Летом было ужасно. Больница просто кошмарная, хоть бы ее закрыли. Мама подхватила МРЗС. Мы чуть не потеряли ее, – он вздохнул. – В результате ее вытащили, но она потеряла рассудок. Она не понимает, где она и кто мы.
– Значит, было бы лучше, если бы она умерла от стафилококка?
– О нет. На самом деле я верю в эвтаназию.
– А какая разница?
– Она страдала. Этого нельзя допускать. Но если ей бы сделали укол, просто один небольшой укол, она бы даже ничего не поняла.
– Так она, наверное, и сейчас страдает в доме престарелых.
– Да, и этого нельзя допускать. Эвтаназия – вот ответ, я твердо в это верю. Почитайте о ней в интернете.
Я немедленно записала этот разговор дословно, чтобы не забыть его. Мой собеседник был явно шокирован, когда я сказала, что его мама могла бы умереть от стафилококковой инфекции, но затем сразу же сказал, что эвтаназия решила бы все проблемы.
В мае этого года я попросила у соседа разрешения опубликовать эту историю и спросила его, как мама сейчас себя чувствует.
Он сказал:
– Она в интернате для пациентов с деменцией. Это стоит нам пятьсот фунтов в неделю. У нее недержание мочи и кала, она не может ходить, она толком не понимает происходящее. Что уж говорить о качестве жизни.
– Ваше мнение об эвтаназии осталось прежним?
– Безусловно. И мой отец был того же мнения.
– И как вы считаете сейчас – если бы она умерла три года назад, после того перелома таза, который был началом конца?..
Он надолго задумался и затем сказал:
– Да. Эвтаназия была бы лучше всего, но поскольку юридически это невозможно, я думаю, что следовало позволить ей умереть от стафилококковой инфекции.
Но потом он снова повторил, что больница просто кошмарная, потому что в ней произошло заражение стафилококком. Вообще такое отношение встречается сплошь и рядом. Когда я была начинающей медсестрой, старики в больнице часто заболевали пневмонией и умирали. В 50-х годах XX века пациентам стали давать большие дозы антибиотиков, чтобы бороться с пневмококками и прочими инфекциями. Но микроорганизмы при нападении адаптируются и мутируют, чтобы выжить, – в точности по Дарвину. Так что у этих простых одноклеточных организмов выработалась устойчивость к антибиотикам, и не то чтобы больницу можно было в этом обвинить. Инфекции в больницах были, есть и будут. И больничные инфекции, устойчивые к антибиотикам, – всего лишь нынешний вариант «друга старика», той самой больничной пневмонии.
