Прекрасные басни Античности обладают еще тем преимуществом перед историей, что они преподают мораль в чувственной форме: это уроки добродетели, тогда как почти вся история есть торжество преступлений. В басне Юпитер сходит на землю, чтобы наказать Тантала
[233] и Ликаона
[234]; а в истории наши Танталы и наши Лимоны суть земные боги. Бавкида и Филемон
[235] добились того, что их хижина стала храмом; наши Бавкиды и наши Филемоны присутствуют при том, как сборщики податей пускают с молотка те самые котелки, которые у Овидия превращены богами в золотые сосуды.
Я знаю, сколь многому учит нас история, сколь она необходима, но, по правде говоря, ей нужно изрядно помочь, дабы извлечь из нее правила поведения. Пусть те, кто знаком с политикой только по книгам, не забывают строк Корнеля:
Пример недавних дней служил бы мне уроком,
Когда бы мог пример быть мудрости истоком.
Величье он сулил, пророчил бездну бед, –
Как в зеркалах кривых, в примерах правды нет.
(Корнель, «Цинна», II, 1)
Генрих VIII
[236], тиранивший парламент, министров, жен, совесть и кошельки своих подданных, жил и умер мирно. А добрый, достойный Карл I погиб на эшафоте. Наша прелестная героиня Маргарита Анжуйская
[237] безуспешно самолично сражалась в двенадцати битвах против англичан, подданных своего мужа. Вильгельм III
[238] без единой битвы изгнал Якова II из Англии. В наши дни мы оказались свидетелями того, как была истреблена царствующая фамилия в Персии и троном завладели чужеземцы. Тому, кто не видит ничего, кроме событий, история представляется обвинительным актом Провидению, тогда как прекрасные басни служат ему оправданием. Очевидно, что в баснях мы находим и полезное и приятное. Те, кто не отличается ни тем, ни другим, нападают на басни. Пусть они болтают, а мы будем читать Гомера и Овидия, так же как Тита Ливия и Рапен-Туараса
[239]. Вкус отдает предпочтение, фанатизм отсекает.
Искусства все в родстве, все из семьи богов:
Их ссорить, разделять – что может быть напрасней?
История твердит – вот человек каков,
А должен быть каким – вещает басня.
Раздел I
Гений, daimon – мы уже говорили о нем в статье «Ангел». Трудно выяснить точно, были ли персидские пери придуманы раньше, чем демоны греков, но это вполне вероятно.
Возможно, что души умерших, которые именовались степями, пианами, считались демонами. Геркулес у Гесиода говорит, что совершил свои подвиги по повелению некоего демона.
Daimon, или демон Сократа
[241], пользовался такой известностью, что Апулей, автор «Золотого осла», который, впрочем, считался чародеем, говорит в трактате о гении Сократа: «Поистине, нужно быть неверующим, чтобы его отрицать». Как видите, Апулей рассуждал точь-в-точь, как брат Гаррас и брат Бертье: «Ты не веришь в то, во что верю я, следовательно, ты неверующий». То же самое янсенисты говорили брату Бертье: «Прочим же смертным о том ничего неизвестно». Демоны, как утверждает отменно религиозный и отменно непристойный Апулей, являются силами, связующими эфир и земную юдоль. Они живут в нашей атмосфере и относят наши молитвы и наши заслуги богам. От богов демоны приносят помощь и благодеяния, выполняя роль толмачей и послов. Их заботами, как говорит Платон
[242], осуществляются откровения, предвещания, чудеса […]
Святой Августин удостоил Апулея опровержением; вот его слова: «Не можем мы также сказать
[243], что демоны повременно и не смертны, и не бессмертны, ибо все, в чем есть жизнь, либо живет вечно, либо в смерти теряет жизнь, благодаря которой оно живое. Апулей же утверждает, что, если говорить о времени, демоны вечны. Что же получается, если не то, что демонам, занимающим срединное положение, должно быть присуще одно из двух вышележащих качеств и одно из двух нижележащих? В противном случае они не будут посередине и впадут в одну из двух крайностей; и поскольку из двух признаков, существующих как с одной, так и с другой стороны, им не могут не быть присущи два, то они, чтобы занять срединное положение, должны, как мы уже показали, получить по одному сверху и снизу; и поскольку вечное существование не может быть им дано снизу, где его нет, то единственно они и могут получить его сверху – следовательно, ради установления того промежуточного положения, которое им принадлежит, что, кроме злосчастия, могут они получить снизу?»
Вот что значит рассуждать глубокомысленно.
Поскольку мне не доводилось видеть гениев, демонов, пери и духов, ни злых, ни добрых, я не могу говорить о них со знанием дела и отсылаю к людям, которые их видели.
Римляне не пользовались словом genius для обозначения редкостного таланта, как это делаем мы, у них для этого существовало слово ingenius. Мы же употребляем одно и то же слово «гений» и когда говорим о гении-хранителе какого-нибудь города в древности, и когда имеем в виду гений механика, музыканта.
Термин «гений», по-видимому, должен означать непросто большой талант, но талант, наделенный творческой изобретательностью. Именно творческая изобретательность представляется даром богов, ingenium quasi ingenitum
[244], своего рода божественным вдохновением. И художник, какого бы совершенства он ни достиг в своем искусстве, не считается гением, если не изобретает ничего нового, не обнаруживает оригинальности; своим вдохновением такой художник обязан предшественникам, пусть даже он и превзойдет их искусностью.
