Итак, то, что безобразно в природе, часто становится прекрасным в искусстве, причем внутренняя сущность безобразного, или, выражаясь языком Тэна, зло, «вредность» его черт, не вредит ценности произведения. Безобразное анэстетического порядка, т. е. естественного или морального свойства, может получить большую эстетическую, т. е. художественную ценность.
И обратно, легко доказать, что самое точное подражание прекрасному в природе никоим образом не достаточно для того, чтобы сделать произведение искусства прекрасным. Идеалистический натурализм не правдивее натурализма реалистического. Однако очень редко извлекают из этой мысли правильный вывод: «Прекрасное лицо или прекрасный пейзаж, которые точно воспроизведены с натуры без всяких изменений, без того, что извлекает художник из глубины собственного „я“, в живописи уже не прекрасны. Красота этих предметов и красота искусства более не тождественны»
[65].
Вероятно, всякий согласится с тем, что музыка не имеет, собственно говоря, своего прообраза в природе. Но можно сказать даже более: естественная красота звуков заключается в их чувственной приятности, т. е. в их чистоте или благозвучии. Скажут ли на этом основании, что симфония тем прекраснее, чем более консонансов содержит она в себе или чем большее место она отводит флейтам и гармоничным валторнам, обладающим наиболее мягким тембром? Равным образом, естественная красота красок заключается в чистоте, блеске или, если угодно, по Рёскину, в слиянии их оттенков; с этих трех точек зрения ничто не может сравниться с последовательностью красок, даваемых солнечным спектром в призме, тем не менее в ней нет ничего художественного.
Эти две великие формы прекрасного, вызывающие наше восхищение, формы одинаково реальные и одинаково законные, вовсе не совпадают в одних и тех же предметах и отнюдь не опираются на одни и те же принципы.
Некоторые утверждают, что миссия искусства заключается в воспроизведении и увековечении прекрасного в природе; с этой точки зрения, идеал искусства заключался бы в том, чтобы искусство отождествилось с красотой в природе и оказывало на наши чувства то же самое воздействие; и это, по-видимому, самое большее, что можем мы ожидать от искусства.
Но эта мнимая очевидность весьма противоречит фактам. «Прекрасное в природе, – говорит Кант, – составляют прекрасные вещи; прекрасное в искусстве – прекрасное воспроизведение вещи
[66]. Добавим к этому: «Воспроизведение вещи, которая в природе может быть как прекрасною, так и безобразною».
Тёпффер очень мило высмеял сторонников этого идеалистического натурализма. «По мнению этих господ, – говорит он, – Дагерр хотя и является величайшим художником древних и новых времен, но все же он стоит ниже изобретателя зеркала… Ибо ничто, ничто в мире не воспроизводит прекрасное в природе вернее, чем большое зеркало парижской мануфактуры первого сорта. Немецкие зеркала, говорят, придают голубоватый оттенок и кривят».
Универсальный принцип, утверждающий, что прекрасное в искусстве возможно лишь как подражание прекрасному в природе, не что иное, как «pons asinorum». Пойдем по нему, говорит Тёппфер, чтобы не показаться меньшим ослом, чем другие, и мы увидим, что в действительности он дальше мельницы не ведет. И он рекомендует следующий маленький опыт. «У меня есть прекрасный Клод Лоррен. Возьмем его с собой и пойдем хотя бы на берег моря. Заходит солнце, пляж сверкает, море искрится – как это прекрасно!.. Гляжу на своего Клода Лоррена – какое безобразие!.. Как! Вы осмеливаетесь, Клод, представить нам это маленькое, совершенно тусклое небо, которое вы намазали на своем холсте, как нечто столь же прекрасное, как эта ослепительно-яркая красота природы. Тогда вы лишь жалкий пачкун, несмотря на то что вы – Клод, несмотря на то что вы – Лоррен. Я видел панорамы и диорамы, отражающие великолепие этого ослепительного пляжа куда лучше, чем ваш холст»
[67].
Много посредственных картин или статуй отлично передают красоту строения, т. е. естественную красоту существа или предмета, но лишены художественной красоты, хотя и хорошо выполнены с технической стороны. «Величайшее искусство, искусство Микеланджело, например, – говорит Верной Ли, – часто дает нам тела, красота строения которых омрачена бросающимися в глаза недостатками, не говоря уже о том, что совершенное развитие членов и способность к выполнению всех нормальных движений, без которых нет и красоты строения тела, весьма часто – гораздо чаще, чем это можно было бы думать, – приносится в жертву требованиям линейной и перспективной (spatiale) композиции. Наоборот, любая выставка и банальнейшая коллекция дают нам дюжины примеров обратного, т. е. дают возможность легко и убедительно констатировать красоту самой модели, которая внушила, однако, лишь посредственные и плохие картины или статуи… В них отсутствует та перспективная и линейная переработка натуры, цель которой заключается не в том, чтобы предоставить нам более легкое и более полное наслаждение красотами самой натуры (форма, краски, движение), но доставить наслаждение совершенно особого рода: его нельзя определить иначе, как сказав, что оно – наслаждение красотою перспективных и линейных отношений художественного произведения самого по себе, помимо всякого соображения о предмете, послужившем моделью для произведения»
[68].
Искусство не только не является бесполезным повторением природы, как слишком часто думают, но и воздействует на нас совершенно отличным от природы образом.
Люди, имеющие дело лишь с природой и знакомые только с элементарными формами искусства, вообще умеют ценить лишь то, что велико, полезно, здорово. В самом деле, вне этих желательных или нормальных форм, природа сама по себе лишена всякой красоты. Для крестьянина «прекрасная погода» – это «богатая погода», т. е. весною «прекрасная погода» означает дождь на лугах или на полях до работы; зимою же это будет означать мороз, убивающий вредных насекомых и позволяющий ездить по низким затопляемым местам; наконец, в месяцы жатвы и сбора винограда «прекрасная погода» будет означать солнечный день. Все знают, что крестьянин называет «прекрасной свиньей». «Прекрасная равнина для крестьянина опять-таки значит хорошо содержимое хозяйство, в котором даже малейший клочок земли использован, например, для огорода. Покрытая вереском земля и пустошь, прелестные в глазах художника, кажутся труженику безобразными и служат для него воплощением нищеты и неблагодарного труда. Происходит же это оттого, что он в них видит лишь их «естественную» красоту или «естественное» безобразие.
