Если бы она не боялась показаться слишком несдержанной, она бы назвала Эмили красавицей, поскольку та буквально расцвела. Но Агата была воспитанной молодой леди, и потому просто отметила чудесный внешний вид мисс Фокс-Ситон.
– Счастье вам к лицу, – добавила она. – Позволите ли вы мне выразить глубочайшую радость?
– Благодарю, благодарю вас, – ответила Эмили. – Все так изменилось, вы не находите?
– О да, изменилось все.
Они постояли, глядя друг другу в глаза, затем, расцепив руки и смущенно посмеиваясь, уселись поболтать.
Говорила в основном леди Агата, а Эмили Фокс-Ситон тактично направляла ее деликатные изъявления восторга этими наполненными блаженством днями. Перед Эмили разворачивалась старая добрая волшебная сказка, ставшая былью. Агата теперь еще прелестнее, думала она – стала еще более гибкой, ее светлые волосы посветлели еще сильнее, а глаза цвета незабудок сейчас еще синее, они сияли счастьем, словно настоящие, растущие на берегах рек, незабудки, синева которых всегда глубже, чем у садовых цветов. Она показалась Эмили еще выше, чем была ранее, а ее маленькая изящная головка еще больше походила на склонившийся на тонком стебельке цветок. Эмили была счастлива ее счастьем и не удивлялась ничему, что Агата рассказывала ей о сэре Брюсе. Когда она упоминала его имя или какое-то его деяние, в ее голосе появлялась особая нотка, сопровождавшаяся внезапно вспыхивавшим легким румянцем. Общаясь с другими, она была способна сохранять свою обычную легкую отстраненность, но Эмили Фокс-Ситон не была «другими». Она была той, которой изливали сердце. Агата сознавала, что мисс Фокс-Ситон застала ее в Моллоуи в том состоянии, в котором ее до той поры никто никогда не видел, что она была с ней предельно откровенна – она и сама не понимала, почему, но это произошло очень просто и естественно. Потом она была столь же искренней с Брюсом, но только с Брюсом. Между ними сформировался тот особый вид доверия, близкого к интимности, которого ни одна из них ранее не испытывали.
– Мама так счастлива, – сказала девушка, – и это чудесно. А Аликс, и Хильда, и Миллисент, и Ева – о, теперь все для них будет по-другому! Я смогу доставить им столько радостей! – с любовью воскликнула Агата. – Любая девушка, которая счастливо выходит замуж, может изменить все для своих сестер, если она, конечно, помнит, каково это… А я помню, и буду помнить. Знаю, что это такое, по опыту. А Брюс, он такой добрый, и веселый, и так гордится тем, что они красавицы. Только представьте, как они взволнованы тем, что станут подружками невесты! Брюс говорит, что все вместе мы будем похожи на сад, полный весенних цветов. И я так счастлива, – тут в глазах ее отразилось радостное облегчение, – что он молод!
Через секунду радость в ее глазах померкла – это восклицание вырвалось у нее ненамеренно. Она на мгновение вспомнила о тех днях, когда на нее с покровительственной улыбкой взирал Уолдерхерст, бывший на два года старше ее отца. Это воспоминание ее встревожило: как неделикатно было с ее стороны об этом упомянуть!
Но Эмили Фокс-Ситон тоже была искренне рада тому факту, что сэр Брюс – человек молодой, что оба они молоды и что их ждет счастье. Она была так счастлива сама, что не задавалась никакими вопросами.
– Это прекрасно! – сказала она с искренней симпатией. – Вас будут радовать одинаковые вещи. Это так чудесно, когда муж и жена любят одно и то же. Например, вам обоим может быть по душе выходить в свет или путешествовать, или вам может это не нравиться, если не нравится сэру Брюсу!
Говоря так, она ни в малейшей мере не думала о ситуациях, когда глава семейства впадал в дурное настроение из-за необходимости принимать приглашения, одеваться, ехать куда-то, в то время как его жена и дочери с нетерпением ждали приглашений. Грустные мысли о том, что ей тоже придется сидеть дома, если Уолдерхерст не захочет отправляться на званый ужин или на бал, ей и в голову прийти не могли. Она просто радовалась за леди Агату, которой было двадцать два и которая выходила замуж за человека двадцати восьми лет.
– Ваша жизнь не похожа на мою, – объясняла она. – Мне приходилось так тяжело работать, что для меня все в радость. Уже одно сознание того, что мне никогда не придется голодать и что мне не грозит работный дом – это такое облегчение…
– О! – воскликнула леди Агата, непроизвольно схватив Эмили за руку – ее потрясло не только то, что Эмили говорила, но и то, как она это говорила: просто констатируя факт.
Эмили, поняв, что творится на душе у Агаты, улыбнулась.
– Возможно, мне не следовало бы об этом говорить. Я забылась. Но все это вполне возможно, когда состаришься и уже не можешь работать, а поддержать тебя некому. Вы вряд ли это поймете. Когда человек беден, он пребывает в постоянном страхе и не может в одночасье перестать об этом думать.
– Но теперь, теперь! О, теперь все изменится! – воскликнула с искренним энтузиазмом Агата.
– Да, теперь мне нечего бояться. И я так благодарна… лорду Уолдерхерсту.
И назвав его имя, Эмили опять (как ранее подметила леди Мария) покраснела. В этих простых словах крылось ее благоговение перед Уолдерхерстом.
Спустя полчаса прибыл и сам лорд Уолдерхерст. Он застал Эмили стоящей у окна. Она улыбнулась.
– Вы выглядите просто замечательно, Эмили. Полагаю, все дело в белом платье. Вам следует как можно чаще носить белое.
– Обещаю, – ответила Эмили. Он заметил не только белое платье, но и милый румянец, и мягкий блеск глаз. – Я бы хотела…
Она, застеснявшись, умолкла.
– Так чего бы вы хотели?
– Я бы хотела радовать вас не только цветом платья, все равно, белого или черного…
Он смотрел на нее, как всегда, через монокль. Его всегда смущали даже малейшие намеки на проявления чувств, он сразу становился очень скованным. Он хорошо знал за собой это свойство, и не вполне понимал, почему слова Эмили Фокс-Ситон ему даже нравятся, хотя и не мог ответить на них с той же непосредственностью и прекрасно это сознавал.
– Что ж, тогда носите время от времени желтое или розовое, – сказал он с неловким смешком.
До чего же у этого создания большие и честные глаза, как у хорошего ретривера или у той зверушки, которую он как-то видел в зоопарке!
– Я буду носить только то, что вам нравится, – ответила она и посмотрела ему в глаза. Он отметил про себя, что она выглядит отнюдь не глупо, хотя обычно говорящие о чувствах женщины выглядят ужасно глупыми. – Я всегда буду поступать так, как нравится вам, лорд Уолдерхерст. Вы даже не понимаете, как много для меня сделали.
Они шагнули друг к другу, эти два человека, неспособные выразить свои чувства. Он выронил монокль и погладил ее по плечу.
– Называйте меня Уолдерхерст или Джеймс… Или… Или «мой дорогой», – сказал он. – Мы же собираемся пожениться.
И он удивился сам себе, поняв, что хотел бы поцеловать ее в щеку.
– Иногда мне хочется, чтобы вернулась мода говорить «милорд», как говорила леди Каслвуд в «Эсмонде»
[6]. Мне это всегда нравилось, – горячо произнесла она.
