Он едва справился с изумлением. Да, о таком он и подумать не мог. А вот Мэри была права.
Видя его растерянность, Эмили залилась краской. Он ей не верит!
– Но это действительно так! Я правда леди Уолдерхерст. Я в прошлом году вышла замуж. А до этого была Эмили Фокс-Ситон. Может, вы помните…
В ней не было ни капли возмущения. На ее открытом лице было написано только беспокойство. Она смотрела ему прямо в глаза, не сомневаясь, что он должен ей поверить. Господи, Боже мой! Если…
Она подошла к письменному столику и взяла несколько писем. Все они были проштемпелеваны одной и той же печатью. Она почти поднесла их ему.
– Мне следовало помнить, что это прозвучит странно, – покорно сказала она. – Надеюсь, я не совершила ничего неподобающего, сказав вам об этом. Я также надеюсь, что вы не против того, что я вас побеспокоила. Я просто больше не в силах переносить все это в одиночку.
И она рассказала ему свою историю.
Незатейливость и простота ее рассказа делала его еще более впечатляющим, чем если бы он был украшен какими-то призванными поражать воображение деталями. Ее очевидная неспособность иметь дело с чем-то необычным и злым, вкупе с отчаянным стремлением сохранить себя ради единственной цели, составляющей всю суть ее существования, тронули бы любого, хотя доктор и улыбнулся при мысли о том, что столь полное незнание и непонимание действительности оставило ее совершенно безоружной. Причиной ее драмы были ее собственная скромность, чистосердечие и непорочность.
– Может быть, я совершила ошибку, сбежав. Наверное, поступить так странно и необычно может только очень глупая женщина. Но я не могла придумать ничего другого, чтобы сберечь себя до возвращения лорда Уолдерхерста. А когда я получила вчера его письмо, в котором не было ни слова о том, что я ему сообщила… – ее голос упал до шепота.
– Все просто: капитан Осборн перехватил ваше письмо. Лорд Уолдерхерст его не получал.
В ее глаза начала возвращаться жизнь. Она была до такой степени растеряна, что такая мысль ей и в голову прийти не могла, и нужно было, чтобы человек, посвященный во всю историю…
– То, что вы ему сообщили – это самое важное, самое трогательное, что человек его положения мог бы узнать…
– Вы правда так думаете? – она подняла голову. В ней снова появилась храбрость, на лицо ее стали возвращаться краски.
– По-другому и быть не может, это просто невозможно, уверяю вас, леди Уолдерхерст.
– Я вам так благодарна! – воскликнула она. – Как хорошо, что я вам все рассказала!
Он никогда не видел ничего более трогательного, чем ее полные радости глаза и улыбка большого ребенка.
Глава 22
Приступ лихорадки, напавшей на лорда Уолдерхерста, поначалу показался легким, но затем приобрел масштабы, не предвиденные его медиком. Его светлость был ужасно раздосадован этой неожиданно возникшей помехой его обязательствам. Он и так не был послушным пациентом, а из-за дурного настроения стал за несколько недель настоящей бедой для своих докторов. На следующее утро после того, как Эмили призналась доктору Уоррену, она получила письмо от врача лорда Уолдерхерста, в котором он поведал ей о беспокойстве по поводу своего пациента. Его светлости требовался тщательный уход и, главное, никаких волнений и беспокойства. Все, что зависит от последних достижений медицинской науки и сестринского ухода, будет непременно сделано. Врач просил леди Уолдерхерст поддержать его усилия и тоже оберегать его пациента от возможных волнений. В течение некоторого времени, возможно, пациент не сможет ни писать, ни читать, но как только переписка возобновится, леди Уолдерхерст не стоит волновать и беспокоить идущего на поправку больного. Этими словами, вместе с выражением почтения, ободрения и надежды на лучшее и заканчивалось письмо. Когда пришел доктор Уоррен, Эмили протянула ему послание и внимательно наблюдала за тем, как он его читал.
– Вот видите, как вовремя я вам все рассказала. Теперь я доверилась вам во всем. Но я не смогла бы вынести все это в одиночку.
– Вы правы, – подумав, сказал доктор Уоррен. – И все равно вы очень смелая женщина.
– Не думаю… Просто есть вещи, которые я должна была сделать. Но теперь вы сможете мне что-то посоветовать.
Как доктор потом рассказывал жене, ее светлость была послушной, словно шестилетний ребенок, что, учитывая ее рост и телосложение, производило невероятное впечатление.
– Она сделает все, что я ей скажу, и отправится туда, куда я ей посоветую. А я посоветовал ей вернуться в дом мужа на Беркли-сквер, а мы с тобою все время будем при ней. Будем ее исподволь охранять. Все очень просто. И будет просто, пока она будет чувствовать, что может кому-то довериться, кому-то надежному и практичному. Она слишком не уверена в себе и слишком боится любого скандала, который может рассердить ее мужа. Она обожает и боготворит лорда Уолдерхерста.
– Когда понимаешь, что для возникновения нежного чувства его объекту совсем не обязательно обладать какими-то выдающимися качествами и обаянием, то перестаешь доискиваться причин любви. Однако же слабые духом все задают и задают этот вопрос, – резюмировала миссис Уоррен.
– А ответа все нет и нет. И все же такая любовь и преданность заслуживает уважения. Я уверен, что как только ей позволят ему писать, ее письма будут легкими и веселыми, без малейшего намека на ее терзания и беспокойство.
– Значит, лорду Уолдерхерсту так ничего и не расскажут?
– Ничего, пока он окончательно не выздоровеет. Теперь, когда она во всем мне призналась и вверила себя в мои руки, она, я уверен, найдет сентиментальную радость в том, чтобы хранить все в тайне до его возвращения. Признаюсь тебе, Мэри, я полагаю, что она начиталась романов, в которых героини вели себя подобным образом. Она ничуть не кажется себе героиней романа, но все время рисует себе картинки того, как и что скажет лорд Уолдерхерст. Но это даже хорошо. Куда лучше, чем если бы она не находила себе места от беспокойства. Опыт подсказывает мне, что, судя по письму врача, его пациенту вредны всякие новости, и плохие, и хорошие.
Дом на Беркли-сквер открыли. Как поняли слуги, леди Уолдерхерст вернулась сюда после поездки на курорт в Германию. С нею вернулись миссис Купп и Джейн. Также почти все время с нею была супруга ее личного врача. Как же не повезло ее светлости, что болезнь задерживает его светлость в Индии!
Огромный дом, открыв окна окружающему миру, зажил привычной жизнью. Здесь царил дух тихого достоинства. Даже горничные ходили с серьезным видом и исполняли свои обязанности со сдержанной гордостью. И все до одной были глубоко привязаны к леди Уолдерхерст.
Вдали от Полстри, вдали от Мортимер-стрит Эмили начала осознавать, что все, в конечном счете, складывается просто и понятно. Комнаты прекрасных пропорций выглядели так респектабельно, что когда она смотрела на горделивые кресла и канделябры, достойные мелодрам заговоры тускнели и забывались. Теперь эти предметы казались ей еще более невероятными, чем даже в простоте комнат на Мортимер-стрит. Она часто вспоминала лето в Моллоуи. Эмили мысленно возвращалась в те дни, которые проводила в невероятной тогда для нее роскоши, в самый первый день, когда сидела в вагоне третьего класса в окружении одетых в вельвет работяг, страдающих от жары, и смотрела, как идет по перрону высокий человек с квадратной челюстью, как он равнодушно скользит взглядом по окну, возле которого она сидела, как шествует дальше. Она нежно улыбалась этим образам. А потом вспоминала, как он на станции садился в фаэтон, а также тот миг, когда леди Мария воскликнула: «А вот и Уолдерхерст!», как он неспешно шел через лужайку. Тогда он тоже ее вряд ли заметил, да и вообще не замечал, пока однажды утром, когда она срезала розы, не разговорился с ней о леди Агате. Но ведь на самом деле он сразу ее заметил и понемногу все время думал о ней! Как же далека она была от мысли об этом, когда беседовала с леди Агатой, и как радовалась в то утро, утро с розами, что он интересуется только леди Агатой! Однако ей всегда нравилось вспоминать, как он расспрашивал ее о ней самой и о делах. По простоте своей она не могла расшифровать его взгляда, когда он стоял перед ней на дорожке розария и внимательно рассматривал ее через монокль, а она говорила:
