Детский хирург поведал историю о том, как его разыграли в первую же ночную смену последипломной практики в роддоме. Все случилось среди ночи, когда парню дали пару часов на отдых. Он прилег на каталке в коридоре и сразу заснул, а проснулся от объявления по системе общего оповещения: его срочно звали в палату номер такую-то, расположенную в дальнем крыле неиспользуемого этажа клиники. Выскочив из лифта, он слышит, что из палаты доносятся женские вопли. Он бежит туда и видит на больничной койке голую женщину, вымазанную кровью и с новорожденным младенцем на руках. Женщина орет: «Это ты! Ты его убил, сволочь! Ты убил моего ребенка!» – и бросает ему мертвого младенца. Кровь липкая и пахнет тухлятиной. Младенец тяжелый и какой-то обмякший. Палата странно освещена, жуткий свет бьет прямо из-под койки, всюду ширмы и задернутые шторы…
Потому что за ширмами и шторами прячется весь персонал клиники. Голая женщина – медсестра. Мертвый младенец так похож на настоящего, потому что это кукла, на которой молодых сотрудников учат подключать детей к аппарату ИВЛ. А кровь – настоящая кровь с истекшим сроком годности. Все собрались в темной палате, потому что хотят увидеть это своими глазами – ведь когда-то точно так же разыграли и их.
Ох уж эти истории! Истории посвящения. Я рассказывал самые интересные, и тут же совершенно незнакомые люди припоминали случаи еще более вопиющие – из собственной жизни. Самую жуткую историю я услышал в Париже. Мужчина в деловом костюме и начищенных до блеска ботинках отвел меня в сторонку и вручил мне свою визитку. Он работал ветеринаром. Стать ветеринаром во Франции – дело непростое. Этот человек семь раз подавал заявку в академию, прежде чем его туда приняли. Когда он наконец поступил, репетиторы и наставники закатили вечеринку в его честь. Прямо в одной из лабораторий ветеринарной академии.
Все пили вино и поздравляли его с началом учебы. В какой-то момент ему подсунули бокал с вином, куда подсыпали снотворное. Такая у ветеринаров была традиция. Когда бедняга уснул, его раздели догола, скрутили в позу эмбриона и в таком положении зашили в выпотрошенное брюхо недавно умершей лошади.
– Когда ты просыпаешься, – рассказывал он мне, – то понятия не имеешь, где находишься. Голова болит от снотворного. Ты дрожишь от холода. Вокруг стоит темнота и такая вонь, что не продохнуть. Пошевелиться невозможно. Тебя мутит, но даже сблевать некуда. При этом снаружи раздаются голоса. Где-то за пределами этого темного и тесного пространства твои учителя и наставники по-прежнему веселятся. Заметив, что брюхо лошади зашевелилось, они начинают орать.
– Думал, это так просто – стать одним из нас?! – кричат они. – Думал, можно заполнить пару бумажек, и все – ты ветеринар?! Не-ет! – Со всех сторон летят их пьяные вопли: – За право быть ветеринаром надо побороться!
И вот они уже скандируют: «Борись! Борись!» Под крики толпы ты начинаешь лягаться и толкаться, пробивая себе путь наружу. Когда твоя окровавленная рука наконец разрывает крепкую шкуру мертвой лошади, кто-то вставляет в нее бокал вина.
Ты медленно появляешься на свет из лошадиного трупа, голый и окровавленный. Наконец ты на свободе; твои учителя и друзья встречают тебя с искренним теплом, и ты продолжаешь праздновать вместе с ними, заслужив право войти в их ряды.
Человек в костюме и начищенных ботинках объяснил мне смысл этой абсурдной вековой традиции. Она дает юным ветеринарам некий базовый совместный опыт, который однажды послужит им утешением. Сколько бы чудесных щенят и котят ни погибло под твоим скальпелем, как бы ни болело за них сердце, все эти муки не сравнятся с тем, что ты чувствовал, когда очнулся внутри холодного лошадиного трупа.
Самые лучшие истории порождают новые истории. Я называю этот процесс «засевом зала». По аналогии с засевом облаков для вызова осадков, прием позволяет вам поделиться неким универсальным личным опытом и мгновенно получить отклик. Никто не живет настолько нетипичной жизнью, что остальные не смогут поставить себя на ваше место.
Заметьте, Коул Портер был знаменит не тем, что выдумывал прилипчивые фразочки, которые потом распевала вся страна, а тем, что умел эти фразы подслушать. Он посещал общественные места, подслушивал чужие беседы, выбирал самые популярные разговорные выражения и писал на их основе тексты песен. Когда выходила очередная песня, люди и так вовсю использовали в речи выражения вроде «you are the top!» («ты просто топ!») или «anything goes» («все сойдет»), и потому творчество Портера моментально попадало в активный обиход. Джон Стейнбек тоже любил сесть где-нибудь в уголочке и подслушивать, о чем и как говорят живые люди, что происходит в их жизни. Когда к нему пришла известность, он запаниковал, потому что очутился в центре внимания и больше не мог тайком собирать необходимый материал.
Засев зала помогает во многом.
Во-первых, он позволяет увидеть, насколько ваша история цепляет людей. Находит ли она эмоциональный отклик у читателей? Заставляет ли вспомнить другие, вроде бы давно забытые истории? Дает ли разрешение поделиться тем, чем в любой другой ситуации они никогда не поделились бы?
Это важно. Часто люди утаивают какие-то случаи из своей жизни, боясь, что рассказ о них может кого-то обидеть или вызвать осуждение. Например, одна женщина – моего возраста – поведала мне такую историю из своего детства. Во втором классе она стала «брауни» – это будущие герлскауты. Ей было семь лет. Однажды у нее разболелся живот, и мама положила ее лицом вниз на вибрирующую электрическую грелку. «Видимо, она случайно оказалась у меня между ног, – пояснила женщина, – потому что проснулась я от таких ощущений!»
Никогда в жизни она не испытывала ничего подобного. Конечно, она не знала, что это было, и на следующем слете брауни, который состоялся у нее дома, она объявила: «Девочки, вы просто обязаны испытать эту грелку!» Конечно, все испытали. И с тех пор слеты брауни проходили только у нее дома.
«Это было как «Секс в большом городе» для семилетних девочек, – продолжала она, гордо улыбаясь. – Я стала самой популярной девчонкой в школе! Все хотели со мной дружить!»
Как-то раз ее мама пораньше вернулась домой и застала дочь и ее подружек с грелкой. Девочек она отправила домой, а дочь избила шнуром от грелки. «Она хлестала меня и хлестала, приговаривая: “Да как же это у меня выросла такая шлюха? Как ты могла придумать такую гадость?!”»
С тех пор эта женщина ни разу не испытывала оргазма. «И вот я подумала… если у вас хватило духа встать и рассказать историю про то, как вы онанировали с морковкой в заднице, так, может, и мне стоит… ну, прийти к маме и обсудить с ней тот случай с грелкой, поговорить по душам? Вдруг это поможет мне избавиться от травмы?»
Я чуть было не поправил ее: «Нет-нет, истории из «Кишок» происходили не со мной!» Но кому какое дело? Мы пишем не для того, чтобы хорошо выглядеть. Мы пишем, чтобы дать людям возможность рассказать собственную историю, прожить связанные с ней эмоции и разрешить, таким образом, некий внутренний конфликт.
Помимо того, что засев зала позволит вам проверить на людях привлекательность своей истории, он также обеспечит вас огромным количеством примеров на ту же тему. Вы ведь помните, что минимализм – это про то, как сказать одно и то же сотней разных способов? Моя история про станок для заточки ракеля забавная, ничего не говорю, однако благодаря ей я услышал десяток куда более интересных историй – про ведро с горячим паром, желатиновые светофильтры, розыгрыш с мертвым младенцем и, наконец, про француза-ветеринара и лошадиный труп.
