Он замер, окаменел, чувствуя, как кровь бежит по венам все быстрее и быстрее, а сердце стучит громче, чем отбойный молоток. Горячий противень обжигал пальцы, но он не чувствовал боли.
– Прости меня!
И тело его освободилось, а ее руки медленно, будто желая продлить ласку, разжали объятия.
Он услышал удаляющиеся шаги.
Озадаченный, взволнованный, потрясенный Монтальбано поставил противень на стол, открыл кран и сунул обожженные пальцы под холодную воду, затем подхватил скатерть, столовые приборы и пошел на веранду.
В дверях он остановился.
Нужно сделать всего пять или шесть шагов к возможному счастью.
Он не решался, эти несколько метров – как трансатлантический перелет, унесут его далеко-далеко от привычной жизни и, конечно, полностью изменят ее уклад. Способен ли он на такое, в его-то возрасте?
Нет, прочь вопросы. Прочь сомнения, муки совести, доводы рассудка.
Он закрыл глаза, будто собираясь прыгнуть с обрыва, и шагнул.
Веранда была пуста.
Послышался шум удаляющегося автомобиля.
Монтальбано рухнул на стул. В горле стоял такой ком, что было трудно дышать.
Уснул он около четырех утра, все ворочался с боку на бок, вставал и снова ложился. Пытался убедить себя, что утро вечера мудренее. И не было ему этой ночью ни сна, ни отдыха, одно сплошное страдание – сердце разрывалось от тоски и жалости к самому себе. Было, да сплыло. Он упустил момент. В голове крутились стихи Умберто Сабы
[6]. Обычно поэзия помогала ему в трудные минуты. Но сейчас эти строки были как соль на рану. Поэт сравнивал себя с собакой, бегущей за тенью бабочки, и, как собаке, ему пришлось довольствоваться лишь тенью девушки, в которую он был влюблен. Потому что он знал, сколь горькой бывает человеческая радость
[7]. Но надо ли быть мудрым? Следует ли уступить благоразумию, отказаться от любви?
Около пяти он проснулся и уже не сомкнул глаз. На мгновение ему показалось, он почти поверил, что сцена на кухне ему приснилась. Если бы не боль в обожженных пальцах.
Лаура оказалась мудрее, чем он.
Оказалась мудрее или испугалась?
Кратковременный уход, бегство от реальности самой реальности не отменяло – она оставалась прежней. И даже стала плотнее, чем была, ведь теперь оба прекрасно понимали, что с ними происходит.
Как бы стали они вести себя на людях? Тщательно скрывать свои чувства?
Постараться любыми способами избегать встреч. Во всяком случае, попробовать. А расследование дела? Ее помощь? Слишком высокая цена, он не готов ее заплатить.
В девять зазвонил телефон. Монтальбано уже полчаса как был на работе.
Настроение хуже некуда, делать ничего не хотелось. Он смотрел на пятна, оставшиеся на потолке после потопа, пытаясь разглядеть в них какого-нибудь зверя или на худой конец лицо, но в это утро фантазия явно спала, и пятна оставались просто пятнами.
– Ах, комиссар! Там один человек, он говорит, что его зовут Фьорентино.
Неужели Катарелла смог правильно произнести фамилию?
– Он сказал, по какому вопросу?
– Конечно. Он хотел бы поговорить лично с вами.
– Давай, соедини меня с ним.
– Как я могу вас соединить, если он здесь…
– У нас?
– Да.
– Пусть зайдет.
Вошел господин лет пятидесяти, невысокий, хорошо одетый, в очках.
– Присаживайтесь, синьор Фьорентино.
Посетитель удивленно посмотрел на Монтальбано:
– Вообще-то моя фамилия Тоскано.
В искусстве коверкать фамилии Катарелла превзошел самого себя.
– Извините. Слушаю вас.
– Я хозяин отеля «Беллависта».
Монтальбано знал этот новый отель на окраине города по дороге в Монтереале.
– Недавно у нас поселился клиент, сказал, на одну ночь, поднялся ненадолго в номер, потом попросил вызвать такси и уехал, с тех пор мы его не видели.
– Вы сами оформляли его документы?
– Нет, я лишь изредка захожу в гостиницу, мое дело – торговля мебелью. Вчера вечером, я уж спать собирался, позвонил ночной портье, он услышал на «Свободном канале» про неопознанный труп. Говорит, описание соответствует нашему клиенту. И я пришел сюда, чтобы поставить вас в известность.
– Спасибо, синьор Тоскано. Значит, в журнале отеля остались сведения об этом человеке?
– Безусловно.
– Вы поедете со мной?
– Конечно. Я попросил ночного портье задержаться сегодня после дежурства.
Документ, оставленный в гостинице, оказал лишь незначительную помощь делу. Паспорт Европейского союза, выдан во Франции, продлен два года назад. Владельца паспорта звали Эмиль Ланнек, родился в Руане 3 сентября 1965 года. На маленькой фотографии лицо сорокалетнего мужчины, светловолосого, широкоплечего. Монтальбано показалось, что он уже слышал это имя. Но когда? При каких обстоятельствах? Он изо всех сил напрягал память, но в голову ничего не приходило.
В паспорте не было ни одной пустой страницы: везде стояли визы, штампы, отметки о прибытии – убытии, главным образом африканских и восточных стран. Поколесил парень за эти два года! Видать, крутился как волчок!
Эмиль Ланнек. Имя не шло у Монтальбано из головы. Почему-то оно ассоциировалось с морем. Кажется, у этого Ланнека была какая-то морская профессия.
Может, они познакомились в Сен-Тропе? Тогда Монтальбано поддался уговорам Ливии, а потом злился на себя и готов был застрелиться на этом скучном элитном курорте.
– Я возьму с собой, – сказал Монтальбано, убирая паспорт в карман.
Куда больше помог делу Гаэтано Шиме, сорок лет, ночной портье.
– Это вы регистрировали гостя?
– Да, комиссар.
– Когда вы работаете?
– С десяти вечера до семи утра.
– Во сколько приехал этот господин?
– Кажется, утром в половине десятого.
– А почему вы были на работе в это время?
Шиме развел руками:
– Так вышло. В тот день мой коллега – мы друзья – отвозил жену в больницу и попросил меня подменить его до полудня. Мы часто выручаем друг друга.
– Как он выглядел?
