– Но… – начал было я, Рафферти пытался что-то объяснить, но я его не слышал. – Если у него… очередной приступ, для этого есть таблетки. Ему можно помочь…
За моей спиной скрипнула дверь, я обернулся. Вышел коренастый седой мужчина в зеленом хирургическом костюме, снял латексные перчатки.
– Вы с Хьюго Хеннесси? – уточнил он.
– Да, – ответил я. – Я его племянник. Что случилось? Он… жив?
Врач дождался, когда я к нему подойду. Лет шестидесяти, широкоплечий, при этом какой-то дряблый, однако же двигался самоуверенно, как профессиональный боксер, как будто остальные находятся здесь исключительно с его позволения. Скользнул по мне взглядом – набрякшее веко, приволакиваю ногу, – я лишь зубами скрипнул от такой бесцеремонности.
– Вы же знаете, что у вашего дяди опухоль мозга?
– Знаю. Ее обнаружили пару месяцев назад, кажется, в августе…
– У него было кровоизлияние в мозг. Это частый случай, опухоль ослабляет и разрушает ткани, и возникает кровотечение. Кровь создает давление на мозг. Поэтому он и потерял сознание.
– Он уже… – Сам не знаю, что я хотел спросить, то ли “Он уже пришел в себя”, то ли “Он уже умер”, но доктор продолжал говорить, словно меня тут и не было.
– Мы его стабилизировали. Кровоизлияние влияет на давление – у вашего дяди оно было очень высоким, – мы дали ему препараты для снижения давления. Ну а дальше будем наблюдать, посмотрим, как он будет себя чувствовать. Мы надеемся, что он скоро придет в сознание. Многое зависит от того, насколько поражен мозг.
Я наконец понял, кого мне напоминал этот врач, – тот козлина-невропатолог, когда я лежал в больнице, тоже пропускал мимо ушей все мои вопросы, будто бы я несу какую-то чушь, которая и внимания-то не стоит.
– Он… – “Поправится”, хотел сказать я, но это же глупо, Хьюго уже не поправится, но я не знал, что еще спросить.
– Нам остается лишь ждать и наблюдать, – врач тупыми короткими пальцами выбил код на панели у двери, – а сейчас можете его проведать. Вторая палата слева. – Он придержал дверь передо мной и Рафферти, пропустившим меня вперед, кивнул и направился прочь по коридору.
Густая вонь антисептика и смерти, где-то плачет девушка. В маленькой палате Хьюго было слишком жарко. Он лежал на спине, глаза чуть приоткрыты, и на мгновение меня охватила безумная надежда, но потом я заметил, что он совершенно неподвижен. Сероватая кожа на лице обвисла, черты заострились. Из него торчали трубки и провода, тонкие, гибкие, мерзкие; одна трубка шла из открытого рта, другая из костлявой руки, третья из-под простыни, ворот халата обвивали проводки. С разных сторон попискивают приборы, по экранам бегут яркие зигзаги, мелькают цифры. Жуткое зрелище, но я уцепился за него, как за последнюю надежду: если бы врачи махнули на него рукой, вряд ли стали бы подключать его ко всем этим штукам.
Медсестра – индианка, мягкая, симпатичная, блестящие волосы собраны в аккуратный пучок – записывала что-то в карте.
– Поговорите с ним, – она ободряюще кивнула на Хьюго, – может, он вас услышит.
Я придвинул к кровати коричневый пластиковый стул и сел.
– Хьюго, – позвал я и краем глаза увидел, что Рафферти тоже взял стул и незаметно уселся в углу, готовясь к долгому ожиданию. – Это я, Тоби.
Ничего: веки не дрогнут, губы не шевельнутся. Писк ровный, никаких изменений.
– Ты в больнице. У тебя было кровоизлияние в мозг.
Ничего. Словно его тут и нет.
– Ты обязательно поправишься.
– Я скоро вернусь, – негромко сказала медсестра и повесила карту над кроватью. – Но если вдруг понадоблюсь, нажмите на кнопку, хорошо?
– Хорошо, – ответил я. – Спасибо.
Медсестра ушла, ступая почти беззвучно по резиновому полу, дверь открылась, на миг впустив в палату слабый плач, и тут же закрылась с тихим свистом.
Гадкое местечко, Хьюго здесь точно не понравится. Может, он специально не хочет выходить из комы, чтобы не видеть всего этого, и его можно понять.
– Хьюго, – снова заговорил я, – чем быстрее ты очнешься, тем быстрее мы поедем домой. Понимаешь?
На мгновение губы его напряглись, словно он пытался что-то сказать, плотнее сжали трубку, но лишь на мгновение, и я подумал, что показалось.
Мне о стольком хотелось его спросить, столько рассказать. Возможно, что-то дойдет до него во мрак, где шелестят крылья и колышется липкая паутина. Мне довелось там побывать, пусть недолго, и если кто сумеет отыскать Хьюго в этом зыбком лабиринте и вывести его обратно, так это я.
Но на краю моего поля зрения угловатой тенью маячил Рафферти, а при нем сказать что бы то ни было казалось совершенно невозможным.
– Что он вам говорил? – спросил я, не в силах дольше делать вид, будто его не замечаю. – В участке?
– Я не вправе об этом рассказывать, извините. – Рафферти покачал головой.
Обращенные на меня непроницаемые золотистые глаза. Непонятно, знает ли он, что Хьюго ему наврал и почему, и что он теперь намерен делать – арестует меня, потащит на допрос, мол, расскажешь – и отпустим к дяде? Меня так и подмывало сказать, словно мы – самые обычные люди, оказавшиеся в палате: Послушайте, мы оба знаем, в чем дело. Позвольте мне остаться здесь до конца, каким бы он ни был, и тогда я сделаю всё, что вы захотите. Договорились?
Но я не верил, что у меня получится. И повернулся к Хьюго. Накрыл своей ладонью его лежавшую на одеяле большую руку – мне показалось, так нужно. Рука у него была ледяная, костистая и вместе с тем какая-то резиновая, точно он и не человек, мне захотелось отдернуть ладонь, но я пересилил себя – вдруг Хьюго все чувствует, вдруг и я когда-то вернулся к свету вслед за рукой матери или спиной отца? Я сидел, смотрел на лицо Хьюго, слушал непрерывный писк, вдыхал терпкий древесный запах одеколона Рафферти и пытался не шевелиться, чтобы ничего не случилось.
Понятия не имею, сколько мы пробыли в больнице. Тамошние мои воспоминания беспорядочны и обрывисты – время текло иначе, словно с ним что-то случилось и события уже не сменяли друг друга, а болтались без всякой связи в огромной, гудящей, ослепительной пустоте.
Помню, как отец до боли стискивал мое плечо, воротник его рубашки перекосился. Когда я лежал в больнице, возле него в тени топтался какой-то длиннолапый муругий зверь, и сейчас я едва не спросил, почему он не взял его с собой сюда, но, к счастью, вовремя сообразил, что зверь, скорее всего, мне привиделся. Медсестра делала пометки в карте Хьюго, регулировала ручки настройки, меняла пакеты с лекарствами. Пока тебя не было, я взялся за дневник Хаскинса, сказал я Хьюго. Представляешь, оказывается, есть вещи, которые ему нравятся! Он любит читать сыну. Правда, что именно он читает, я пока не понял, сам разберешься, когда вернешься домой, я прилепил туда листок… Лицо Хьюго было недвижно. Фил плакал беззвучно, снова и снова вытирая слезы кулаками.
