И тогда Тирнан выбрал самого отмороженного из всей компании, наплел ему про плохого парня, который якобы хочет прикрыть выставку, что уничтожит их шансы стать новыми Дэмьенами Херстами: мажор с крутой тачкой, большим теликом и новым “Иксбоксом”, надо бы проучить этого самодовольного мудака. И подослал его ко мне.
– Дино, конечно, врет, – согласился Мартин. – А вот насчет Тирнана не уверен. Если тоже врет, доказать мы это никак не сможем, разве что кто-то из его подручных проболтается. Но вряд ли. Они же не дураки. – Он еле заметно улыбнулся: – Уж извините, если расстроил.
Я вдруг подумал, что Тирнан и представить себе не мог, как далеко зайдет вся эта затея, и у меня закружилась голова. Такая мелочь, казалось бы, сладенький леденчик на палочке: на, деточка, не плачь из-за того, что мир не воздал тебе по заслугам; короче, ничего серьезного, так и я писал Доминику всего лишь затем, чтобы его разыграть.
– Вам придется выступить свидетелем на суде, – сказал Мартин. – Если, конечно, до этого дойдет. Будем на связи.
– Но… – произнес я, сообразив наконец, почему все это кажется мне смутно знакомым, я же и сам так думал. Что это мог быть Тирнан. – Давно, тогда, в больнице, когда я чуть-чуть пришел в себя и начал хоть что-то соображать, я первым делом подумал о Тирнане.
– Поздравляю. Если бы вы тогда нам об этом сказали, глядишь, мы чего-то и добились бы.
Я же решил: что за глупости, наверное, у меня после травмы мозги набекрень, – и отогнал мысль о Тирнане. А теперь выясняется, что я был прав.
– Мне казалось, что это идиотизм, – признался я.
Мартин пристально посмотрел на меня. Газон за окном зеленел еще ярче.
– Вы же не станете мстить Тирнану?
– Нет.
– Это было бы глупо. Один раз вам удалось выкрутиться. Второй вряд ли повезет.
– Не буду я ему мстить.
– Точно. Совсем забыл. Вы ведь и мухи не обидите. – Я промолчал, и он добавил: – Число и подпись. Я не могу сидеть тут с вами весь день.
Я написал, стараясь дышать медленно и не смотреть на фотографию.
– Если вдуматься, – произнес Мартин, – тот, кто врезал вам по башке, оказал вам большую услугу. В противном случае гнить бы вам в Маунтджое до конца дней.
Это была не просто ложь, а еще и оскорбление, я вскинул голову и встретился глазами с Мартином. Он смотрел холодно, оценивающе и цинично – как чайка.
– Вот, держите, – я протянул ему бумаги.
– Этим двоим, – он взял бумаги, – если их поймают, не отделаться парой лет в уютной больничке с лавандовыми клумбами и беседкой. И никакой психиатр не станет выслушивать, что у них за проблемы.
– Да.
– Уж кому-кому, а вам вряд ли стоит возмущаться, что Тирнан не получил по заслугам. Не согласны?
И снова этот холодный взгляд.
– Не знаю, – ответил я.
– Увидимся. – Мартин захлопнул папку. Слова его прозвучали как угроза. – Ведите себя хорошо.
– Постараюсь.
– Вот и славно. Продолжайте в том же духе. – Он сунул папку под мышку и вышел, не взглянув на меня.
Я и правда вел себя хорошо. Соблюдал разработанный специально для меня план занятий, ходил на когнитивно-поведенческую терапию, чтобы справиться с посттравматическим стрессовым расстройством, на трудотерапию, чтобы научиться вести полноценную самостоятельную жизнь, разрабатывал руку и ногу, занимался с логопедом, чтобы перестал заплетаться язык. Врачи меня любили – наверное, я выгодно отличался от большинства пациентов с врожденными заболеваниями типа гемофилии или муковисцидоза, которых вряд ли удастся вылечить. Со мной же такая надежда была. Уж не знаю, насколько мне стало лучше, но доктора были довольны моими успехами. Когда я с третьей попытки получил условное освобождение, они искренне радовались – отличный пример другим пациентам.
Дом с плющом к тому времени продали. Родители наняли мне лучших адвокатов, каких смогли себе позволить (Сюзанна не преминула бы указать, что это еще одна причина, по которой я не получил пожизненное и не хожу в петухах при обколотом стероидами героиновом барыге), что, как и следовало ожидать, обошлось в запредельную сумму. Психологи, которые без конца задавали мне неловкие утомительные вопросы и проводили бесчисленные невразумительные тесты, тоже стоили недешево. Продать Дом с плющом, чтобы оплатить их услуги, решили единогласно – по общему мнению, Хьюго сделал бы именно так.
С работой, разумеется, пришлось попрощаться. Ричард искренне извинился, хотя я и не рассчитывал, что он не возьмет никого на мое место в надежде, что в один прекрасный день я вернусь. Даже если и так, вряд ли я сумел бы выполнять прежние обязанности. Разнообразная терапия, конечно, очень помогла: язык почти не заплетался, разве только если устану, то же и с хромотой; однако левая рука по-прежнему была слабее правой, но я наловчился это скрывать, а вот веко, увы, нужно было оперировать. Но пробелы в памяти никуда не делись – зияющие дыры, полные случайных предметов; мне по-прежнему трудно было запомнить длинную последовательность действий, приходилось составлять списки дел, чтобы не запутаться, что я уже сделал, а что только предстоит сделать, но даже с ними я периодически терялся или не мог сообразить, какой сегодня день. И от одной лишь мысли о старой работе – никакого строгого графика, никто не указывает тебе, что делать, но при этом одновременно приходится жонглировать дюжиной мячиков – у меня начинала кружиться голова.
Однако работа была необходима, чтобы не отменили условное освобождение, и я уже представлял, как торчу по двенадцать часов на складе, гружу палеты в компании иммигрантов, которые меня ненавидят и плюют мне в тарелку, – но и тут выручили родные. Друг дяди Оливера работал в крупной компании, занимавшейся пиаром, дядя нажал на кнопки, и меня приняли на весьма непыльную должность. С такими обязанностями справился бы и старшеклассник без опыта (и, сдается мне, раньше именно так и было). На работе я числился под своим вторым именем, Чарльз, в честь дедушки, – я представлялся как “Чарли”. Коллеги, скорее всего, быстро сообразили, кто я такой, поскольку, когда меня выпустили из больницы, таблоиды разродились заголовками “«ЧОКНУТЫЙ» УБИЙЦА КОПА ВЫШЕЛ НА СВОБОДУ” и расплывчатыми, непонятно где добытыми фотографиями, на которых я в темных очках и выгляжу зловеще, – но, по крайней мере, клиенты не требовали отстранить меня от дела из страха, что я выслежу, где они живут, и ночью зарублю их топором. На работе все складывалось хорошо. Двадцатилетки тусовались, разменявшие тридцатник были по уши в заботах о детях, и те и другие относились ко мне с заученной приветливостью, но всем явно было не до меня, чему я только радовался. Меня приглашали вместе с остальными выпить в пятницу после работы, иногда я ходил, хотя в пабе стоял такой шум, что через час уже раскалывалась голова. Была у нас веселая рыжая девушка по имени Кива, которая наверняка не отказалась бы пойти со мной на свидание, если бы я пригласил, но я не приглашал. Не то чтобы я боялся осквернить ее чистоту, до этого вряд ли дошло бы, просто было неинтересно и лень морочиться.
