Повисло озадаченное молчание. Леон потянул к себе со стены стебель жасмина, повертел в пальцах, не глядя на нас.
– Ну, то есть, может, до этого и не дойдет, – поправилась Сюзанна. – Разумеется, мы проконсультируемся у других врачей. Но все-таки.
– Не рановато ли интересуешься? – спросил я.
Леон с Сюзанной пропустили мою ремарку мимо ушей.
– Дедушка с бабушкой завещали дом Хьюго, – сказал Леон.
– А потом что?
– Ты хочешь знать, – проговорил Леон, – выставят ли его на торги?
– Именно.
– Если я имею право голоса, то нет, не выставят.
– Это понятно, – с легкой досадой ответила Сюзанна. – Я как раз и спрашиваю, имеем ли мы с вами право голоса. Если дом отойдет к нашим родителям и они решат его продать, а деньги поделить…
На этот раз молчание затянулось. Этот вопрос мне раньше как-то в голову не приходил, и я несколько растерялся. Такое впечатление, будто бы Леон с Сюзанной решили побороться за наследство и ни минуты не сомневаются, что и я не прочь поучаствовать в этом, хотя я понятия не имел, как они намерены распорядиться домом: сдавать? поселиться под одной крышей большой счастливой коммуной, как хиппи, по очереди варить чечевицу и шить из органической конопли шмотки с психоделическими узорами? Несколько месяцев назад я всей душой был бы за продажу – любые деньги, вырученные за дом, приблизили бы меня к белому георгианскому особняку окнами на залив, – но теперь былая мечта ранила, как издевка, и я чувствовал себя простаком, который верит, что победит на шоу “Икс-Фактор” и станет суперзвездой, хотя ему медведь на ухо наступил. Вдобавок у меня вдруг возникло подозрение, что брат с сестрой строят планы без учета моих интересов, незаметно подают друг другу знаки, которые вьются у меня под носом, точно насекомые; я почувствовал себя лишним, чужим, казалось, Леон и Сюзанна были бы рады, если бы я под каким-нибудь невнятным предлогом ушел в дом, а еще лучше – погрузил свои шмотки в такси и свалил.
– Спроси у отца, как и что, – сказал Сюзанне Леон, подпалив зажигалкой стебель жасмина и быстро задув занявшееся пламя.
– А ты почему у своего не спросишь?
– Потому что у тебя с твоим лучше отношения.
– Если мы живем в одной стране, это еще не значит, что у нас лучше отношения.
– Но вы хотя бы видитесь. А раз так, тебе проще ввернуть в разговоре: кстати, пап, ты случайно не знаешь?..
– Между прочим, ты сейчас здесь. И живешь у своих предков.
Леон раздраженно дунул на жасмин.
– Это значит, что мне и без того нелегко.
– А мне, по-твоему, нет?
– Тогда почему бы тебе не спросить у своих? – обратился ко мне Леон. – Расселся тут, понимаешь, в полной уверенности, что кто-то из нас сделает все за тебя…
Как ни странно, их препирательства меня успокоили – во-первых, я к такому привык, а во-вторых, понял, что я не персона нон грата, просто, видимо, оба нервничают и не в себе.
– Я живу у Хьюго, – заметил я. – Не могу же я сказать: да, Хьюго, а что будет с домом, когда ты отбросишь коньки?..
– Тогда спроси у отца.
– Ты сам об этом заговорил. И если тебе так не терпится выяснить…
– А тебе нет?
– Нет, конечно, зачем ему, – ответила за меня Сюзанна. – Еще не хватало.
– Да чего вы завелись-то? Вот когда умрет, тогда и узнаем, какая разница…
– Не когда, а если.
– Ладно, сам спрошу, – перебил нас Леон.
Мы обернулись к нему. Он дернул плечами и прислонился к стене.
– Я спрошу у отца.
– Договорились, – помолчав, ответила Сюзанна.
Леон бросил ветку жасмина на пол веранды и раздавил каблуком.
– Спрошу.
– Вот и прекрасно, – откликнулась Сюзанна. – И хватит уже грызни. Я и так весь день вынуждена это выслушивать, так что участвовать в этом не хочу. Оливер еще поет?
Я наклонил голову к двери.
– Ага. “Она ушла по ярмарке прочь”.
– Господи боже, – Леон потер лицо ладонью, – дай сюда бутылку.
Сюзанна судорожно выдохнула – не то вот-вот расплачется, не то засмеется.
– “Вчера ночью она пришла ко мне, – пропела сестра негромко, – моя покойная любовь вошла ко мне…”
Эхом ей вторил доносившийся из дома голос Оливера, тонкий, точно вуаль. “Моя покойная любовь вошла ко мне…” Песня летела над травой, дикой морковью и листвой.
– Ну давайте, – Леон поднес бутылку к губам, – посмотрим, до чего мы способны докатиться.
Сюзанна промурлыкала отрывок какой-то мелодии, которую я не узнал, Леон расхохотался и вывел тенором, неожиданно густым для его хрупкого тела: “Разве ж не славно в ящик сыграть? Хныкать не будем…”
Тут уж и я не выдержал, рассмеялся.
– “Рыдать так рыдать”, – подхватила Сюзанна, и мы закончили хором, вскинув кверху бутылку и сигареты: “Главное, помни: чем дольше живешь, тем скорее тебе помирать!”
На кухне хлопнула дверь шкафчика. От испуга мы замерли на миг, потом дружно расхохотались, уж очень символически получилось. Леон сложился пополам, Сюзанна поперхнулась вином, закашлялась и принялась стучать себя в грудь, у меня потекли слезы. Смех был пугающе-неудержим, как рвота.
– О боже, – выдохнул Леон, – “Ручки у гроба, глянь, золотые…”
– Тише ты, а вдруг это Хьюго…
– Ух ты, – на пороге показался Том, – вот где настоящее веселье.
Мы взглянули на него и снова покатились со смеху.
– Чего вы? – недоуменно спросил он и, не получив ответа, уточнил: – Накурились, что ли?
Это было сказано в шутку, но таким серьезным голосом, что Леон выпрямился, вытаращил на Тома глаза и прижал руку к сердцу:
– Ой. Неужели так заметно?
Том моргнул. Он среднего роста, средней упитанности, средней блондинистости и средней же внешности, хотя и очень милый; так и подмывает предупредить его об опасности хищных коал и вреде монооксида дигидрогена.
[9]
– Э-э… – протянул он. – А что… Ну, что это?
– Бинго, – ответил Леон. – Никогда не пробовал?
– Бинго?
– Попробуй обязательно, – вмешался я. – С бинго ты поймешь, что такое настоящий кайф.
Том встревоженно нахмурил брови, перевел взгляд на Сюзанну, но она так ослабла от смеха, что лишь махнула ему рукой.
