– Я не…
– Это совершенно законно, – перебил Леон.
– Ну как сказать, – возразил я.
– Ладно. Почти законно.
– Хочешь? – Я протянул Тому сигарету.
– Нет, спасибо. Сью, – Том потер шею, – тут же дети. Если они…
Сюзанна снова покатилась со смеху.
– Да ладно, они не заметят, – Леон указал на детей, – они же далеко.
– А если заметят, мы им все объясним, – подхватил я. – Изложим, так сказать, факты. В современном мире чем раньше они узнают о бинго, тем лучше.
– Наверное. Но мне кажется, не стоит…
Никогда не понимал Тома. Сюзанна стала с ним встречаться на первом курсе колледжа – к общей радости, поскольку в тот год она переживала изощренный кризис переходного возраста: сперва увлеклась эмо-культурой, носила длинные волосы, мешковатые свитера, ни с кем не общалась, сидела день-деньской у себя в комнате, слушала песни о том, как безразличный жестокий мир губит чересчур чувствительные души, потом изменилась до неузнаваемости, превратилась в сущую оторву, одевалась в духе “Алисы в Стране чудес”, тусила в каких-то клубах-однодневках, расположенных черт знает где, пропадала неделями, только присылала дурацкие эсэмэски из чьего-нибудь трейлера в Корнуолле и вечно забывала сдать контрольные. Мне-то казалось, что ничего страшного не происходит, все девчонки так себя ведут, но ее родители очень волновались, тетя Луиза все время приставала ко мне, не кажется ли мне, что Сью режет себя (мне-то откуда знать?), и не думаю ли я, что она принимает наркотики (наверняка так и было, но я тогда и сам баловался), несколько раз они даже пытались показать дочь психологу. Том – основательный, спокойный, славный, совершенно ничем не примечательный – оказался идеальным антидотом, после встречи с ним Сюзанна сразу успокоилась и практически в одночасье превратилась в прежнюю благовоспитанную беспроблемную девушку. Я не старался найти с ним общий язык, поскольку не сомневался, что, остепенившись, Сюзанна тут же его бросит, а потому известие о том, что они, еще не окончив колледжа, решили пожениться, совершенно меня ошеломило. Через пару лет у них уже было двое детей и все разговоры вертелись вокруг приучения к горшку, выбора детского садика и всякого прочего, от чего мне хотелось немедленно подвергнуться вазэктомии и обнюхаться кокса. Том, в общем, парень неплохой, но я совершенно не понимал, почему он до сих пор не исчез из нашей жизни.
– Ну вы, – отдышавшись наконец, бросила Сюзанна, – хватит издеваться над Томом. Я его люблю.
– Мы тоже его любим, – ответил я. – Правда же, Леон?
– Просто обожаааем, – протянул Леон, картинно состроив Тому глазки.
– Вот вы засранцы. – Том ухмыльнулся и покраснел.
– Мы же шутим, – сказал я.
– Шутите с кем-нибудь другим, – отрезала Сюзанна. – Ох, как же мне этого не хватало.
– Мамочка! – К нам подбежала Салли, остановилась перед Сюзанной. – У меня пупсики в кроссовках, я не могу их достать, а Зак говорит, если их там оставить, они умрут!
– Дай посмотрю, – ответила Сюзанна, усадила Салли к себе на колени, проворно стянула с нее кроссовок, вытащила стельку и сунула пупса дочке в руку.
– Ух ты! – Салли распахнула глаза. – Круто.
Сюзанна проделала то же со вторым кроссовком, обула Салли и спустила с колен.
– Ну беги! – Она легонько шлепнула дочку по попке, и Салли ускакала в сад, зажав в кулачке пупсиков и крича: “Зак! Зак! Я их достала! Ха-ха!”
– Теперь Зак наконец заткнется, – сказала Сюзанна. – Так ему и надо.
– Малышка, – Леон обнял Сюзанну за шею и чмокнул в щеку, – как же я по тебе скучал. – И бросил мне через плечо: – Да, в общем, и по тебе тоже.
Наконец – в десятом часу, но казалось, что много позже, – вечеринка завершилась. Наверное, мама надеялась, что мы впятером усядемся рядышком в гостиной и поболтаем по душам (“Рюмочка перед сном не помешает – Хьюго, куда ты дел ту странную бутылку, которую мы привезли тебе с Сицилии? Мелисса, хочешь…”), но отец – с мешками под глазами, неловко теребя запонку, – положил этому конец: мягко, но решительно сообщил, что уже хочет лечь, нет ничего лучше семьи, но от нее сильнее всего устаешь, и если у нас осталась хоть капля благоразумия, мы тоже отправимся спать. Мы с Хьюго и Мелиссой помахали с крыльца родным, которые расселись по машинам и уехали; смех, болтовня, хлопанье дверьми растаяли в сумеречном небе. Я обрадовался сгущавшейся темноте: день вымотал меня до такой степени, что нога дрожала неудержимо, а ослабевшая рука, когда я махал отъезжавшим, болталась, как макаронина.
Кто-то – очевидно, мои родители – втихую оттащил наверх наши чемоданы, и я разозлился бы, если бы в моей кружившейся голове оставалось хоть немного места и если бы ксанакс уже не действовал. Вместо этого я, как и Мелисса, с удовольствием разглядывал прежнюю свою комнату, в которой останавливался во время каникул (раньше в ней жил мой отец), здесь все осталось примерно таким же, как в последний мой визит, в лето перед колледжем, – “Тоби! Неужели это ты нарисовал? Не знала, что ты умеешь рисовать… Ой, камин, как красиво, и плитка в цветочек… А это твое? Неужели тебе нравился Nickelback?..
[10] Представляю, как ты в пять лет смотришь в это окно… О господи, а это твоя школьная футболка для регби?”
Под взглядом Мелиссы комната утратила таинственный ореол засушенной экспозиции, куда не заглядывает ни одна живая душа, – долгие годы солнце выбеливало полосы на неподвижных шторах, а ножки мебели выдавливали отметины в полу – и обрела робкое горько-сладкое очарование. Мелисса порхала по комнате, доставала вещи из наших чемоданов – мой она тоже ненавязчиво и незаметно собрала сама, я даже не сразу сообразил, что она делает, – то и дело оглядывалась на меня, спрашивая, можно ли положить их сюда? вот сюда? – так что когда она наконец все обустроила, комната встряхнулась, ожила, стала нашей, на старом комоде рядышком притулились ее щетка и моя расческа, одежда оказалась аккуратно развешана в шкафу, на дверцах которого виднелись полусоскобленные наклейки с игрушечными машинками.
– Ну вот, – Мелисса быстро взглянула на меня, волнение на ее лице мешалось с удовольствием. – Так хорошо?
– Отлично. – Я стоял, прислонясь к стене, и наблюдал за Мелиссой – и потому что мне нравилось на нее смотреть, и потому что от усталости не мог пошевелиться. – Теперь мы уже можем лечь?
Мелисса довольно вздохнула.
– Конечно. Спать пора.
– Ну как тебе сегодня? – спросил я, когда она стянула через голову платье – чудесное винтажное платье, голубое, летящее, кружившееся среди блестевшей мебели из дуба и вытертых персидских ковров так, словно его шили специально для таких вот интерьеров. – Понравилось?
Мелисса обернулась ко мне с платьем в руках, и я изумился тому, как просияло ее лицо. Она всегда идеализировала мою семью, своей-то у нее толком и не было – мать пила, и не эпатажно, бокал-другой под настроение, а как настоящий алкоголик, так что Мелисса все детство либо пряталась, либо старалась лишний раз не вызвать материнский гнев. Поэтому веселая кутерьма моей семейки и Дом с плющом представлялись ей сказкой, она очень часто просила меня рассказать что-нибудь о детстве, о близких, слушала как завороженная, переплетя пальцы с моими.
