– Ладно. Значит, как я уже говорил, пока мы не можем определить, был ли это несчастный случай, самоубийство или убийство. Но мы нашли еще вот что. Возле его правой руки. – Он снова перелистал снимки на телефоне и положил его на стол передо мной.
Белый фон, с одного боку прямоугольная линейка. Посередине длинная черная загогулина. Я не сразу сообразил, что это шнурок с петлями на обоих концах.
– Что это? – спросил я.
Детектив пожал плечами:
– Точно неизвестно. Сами как думаете?
Я сразу же вспомнил наши детские игры – сложную систему проводов, по которым мы передавали записки и еду, часами лазили по деревьям, спорили, проверяли, как-то раз ветка сломалась и Сюзанне на голову шлепнулся стыренный яблочный пирог…
– В детстве мы протягивали в саду веревки, – сказал я, – чтобы передавать всякую всячину из дома на дерево, а оттуда в нашу палатку. Может, кусок такой веревки упал в дупло?
Керр издал негромкий звук, похожий на фырканье, но когда я на него взглянул, он как ни в чем не бывало рисовал в блокноте закорючки.
– Может быть, – вежливо согласился Рафферти. – Вот только если бы эта веревка упала в дупло за несколько лет до того, как там оказался Доминик, она лежала бы под ним, а не возле его руки. Правда?
– Видимо, да.
– По крайней мере, я так думаю. Еще идеи?
– Может быть… – мне не хотелось этого говорить, но вывод напрашивался сам собой, две петли, – я понимаю, это звучит глупо, но что, если это наручники? Что, если кто-то связал Доминика этой вот штукой? Или он сам собирался кого-то связать?
– Неплохо, – Рафферти задумчиво почесал ухо и, наклонив голову набок, уставился на фотографию. – Но между этими петлями сантиметров шестьдесят шнура. Так себе наручники получаются. Вот разве что… – Он вскинул голову: эврика! – и ткнул в меня пальцем, мол, соображаешь?
– А если он обвязал его вокруг пояса? – сказал я. – Или, не знаю, вокруг дерева?
Рафферти печально вздохнул, понурил плечи.
– Мне на секунду тоже пришла такая мысль. Но попробуем присмотреться… видите, какие там узлы? Для наручников логичнее было бы сделать беседочные, так ведь? Тогда, если попытаешься вырваться, они затянутся туже. А это браконьерский узел. Очень надежный, не слетит, не развяжется даже на скользкой веревке, не ослабнет, если снимут груз, не сместится. Тот, кто вязал эти узлы, хотел, чтобы они выдержали сильное натяжение, но при этом не затянулись.
– Уму непостижимо, чего только в нашем деле не узнаешь. – Керр наклонился взглянуть на снимок. – Впервые слышу о браконьерском узле.
– Надо было чаще ходить на яхте, – улыбнулся ему Рафферти. – Я к восьми годам уже умел вязать такой узел. А вам доводилось ходить под парусом, Тоби?
– Иногда. У дяди Фила с тетей Луизой есть яхта, когда мы были маленькие, они брали нас с собой, но я не втянулся. – Не нравился мне наш разговор. – Так что это за штука?
– Больше предположений нет?
– Нет. Сдаюсь.
– Как я и сказал, пока что рано утверждать наверняка. Но лично я, – Рафферти аккуратно поправил телефон, чтобы тот лежал параллельно краю стола, – лично я думаю, что это самодельная удавка.
Я уставился на него.
– Беретесь за петли, – он вытянул руки, сжал кулаки, – потом скрещиваете руки вот так. А потом… – Он неожиданно рванул вбок, к Керру, стремительно, как леопард, накинул ему на шею воображаемую петлю и рывком развел кулаки. Керр схватился за горло, раскрыл рот, выпучил глаза. Все это выглядело до того неожиданно и жестоко, что я вскочил, опрокинув стул, и сам чуть не упал, но удержался.
– Еще лучше, если вам удастся его повалить, – сказал Рафферти, глядя на меня поверх головы Керра, кулаки он не разжал, так и стоял с согнутыми руками. – Ударить сзади под колено или просто хорошенько рвануть, – он показал, как именно, Керр ему подыграл, – и вот он уже лежит, петля у него под подбородком, тело тянет его вниз. Конец…
Керр бессильно уронил голову, вывалил язык.
– Конец, – повторил Рафферти, разжал кулаки и опустился на стул. – Быстро, тихо, эффективно. Жертва даже не сможет позвать на помощь.
– И никакой крови, – Керр потянулся за стаканом воды, – с таким-то толстым шнурком. Проволока, конечно, перережет горло, и возись потом, убирай, шнурок же просто перекроет поток воздуха. Может, придется подержать на минуту дольше, но в итоге меньше хлопот.
– А самое интересное, – подхватил Рафферти, – что необязательно быть выше и сильнее жертвы. Пусть он даже бугай, но если вам удалось на него напрыгнуть и у вас хоть немного развиты мышцы верхней части туловища, ему крышка.
Детективы улыбнулись мне.
– Честное слово, – сказал Рафферти, – я даже удивляюсь, что люди каждый день не душат друг друга удавками. Это же проще простого.
– Но… – выдавил я, сердце дятлом стучало в горле, – вы же не знаете наверняка, что это… фото… имеет хоть какое-то отношение к Доминику. Может, веревку мы уронили, когда были детьми. Зацепилась за что-нибудь в дупле…
Рафферти задумчиво повертел в пальцах телефон и хмуро спросил:
– Думаете, такое вероятно?
– Уж куда вероятнее, чем… чем удавка. Я понятия не имел ни о чем из того, что вы мне тут рассказали. Как и большинство людей. Да как подобное вообще может прийти в голову?
– Ваша правда, – сказал Рафферти. – Справедливое замечание. Да вот беда, этот шнурок вы никак не могли уронить туда еще в детстве.
Он снова перелистнул снимок на телефоне – длинные пальцы, выверенные скупые жесты.
– Видите?
Я с улыбкой сижу, прислонясь к стволу дерева. Рафферти увеличил изображение.
– Тут у вас завязки на капюшоне. Черный шнурок типа парашютного. А здесь…
Снова листает. Толстовка, которую они забрали, лежит на белом столе.
– Замечаете?
Он ждал, пока я сам скажу:
– Тут нет шнурка.
– Именно. – Он перелистнул снимок: черная загогулина. – Черный шнур. Длина соответствует стандартным завязкам у толстовок.
Повисла тишина. Атмосфера на кухне переменилась, воздух словно наэлектризовался, намагнитился и гудел, как микроволновка. Наконец до меня дошло: я теперь не один из подозреваемых, а главный подозреваемый.
Рафферти и Керр спокойно смотрели на меня, казалось, они готовы хоть весь день ждать моих увлекательных откровений.
– Я обязан продолжать эту беседу? – спросил я.
– Нет, конечно, – ответил Рафферти. – Вы не обязаны ничего говорить, если только сами не захотите, но все, что вы скажете, мы вправе записать и использовать как свидетельство. Вы можете в любую минуту послать нас к черту. Вот только зачем?
Если их вопросы покажутся вам неприятными, говорил мой отец, а также бесконечно повторял дядя Фил, если вам вдруг покажется, что они хоть в чем-то вас подозревают, если они о чем-то вас предупреждают, тут же прекращайте беседу и звоните кому-то из нас. Но если копы могли хоть что-то мне рассказать, что угодно, я должен это выяснить.
