– Они откуда-то узнали про историю с тем парнем. Который в прошлом году мне прохода не давал, пока ты не вмешался. Долго расспрашивали, что именно ты делал: не хватал ли его руками, когда выпроваживал из магазина, не угрожал ли избить. Я сказала, ничего такого не было, но они не поверили – да ладно, любой нормальный мужик взбесился бы и наорал на него, чтобы уж точно дошло, или Тоби смелости не хватило… Мне так хотелось выставить их, но я боялась, что тогда они решат, будто я что-то скрываю. Уж очень они… давят, им трудно возражать. Я отнекивалась, старалась не раздражаться, и в конце концов они от меня отстали. И ушли.
– Похоже, ты поставила их на место, – достаточно спокойно сказал я, когда ко мне вернулся дар речи. – Если снова заявятся, гони их к черту. Или звони мне, я сам с ними поговорю.
– Тоби, – тут ее голос наконец дрогнул, и она обернулась ко мне, – они думают, что Доминика убил ты.
Я рассмеялся, хотя и невесело.
– Вряд ли. С чего бы им так думать. У них нет оснований. Выдернуть шнур из моей толстовки мог кто угодно. Они просто выжимают из нас признание, им надо закрыть дело. Они и к тебе-то привязались, чтобы на меня надавить. А вовсе не потому, что ты якобы что-то знаешь или действительно могла заметить за мной склонность к насилию… – Я понял, что почти кричу, и замолчал.
– Нет, Тоби, они на самом деле так думают, – возразила Мелисса. – Может, конечно, и не надеются, что я что-то знаю. Но уверены, что его убил ты.
В стекле отражалось ее лицо – бледное, решительное и чужое, точно у призрака. И меня вдруг как ударило: что, если она тоже так думает? Интересно, что такого сказали ей детективы, чего не сказали мне.
– Я его не убивал.
– Знаю, – с нажимом сказала Мелисса. – Верю. Я и не думала, что это ты.
Я ей поверил. Меня охватили облегчение и стыд – как я мог усомниться в ней хотя бы на секунду? – и я чуть успокоился.
– Но теперь ты понимаешь, что я должен вмешаться?
Ее лицо окаменело.
– Например?
– Например, поговорить с людьми. Попробовать выяснить, что же, черт возьми, на самом деле произошло. Чтобы от нас наконец отстали со всем этим дерьмом.
– Нет, – отрезала Мелисса. Такой металл в ее голосе я слышал один-единственный раз в жизни, когда она рассказывала о матери. – Единственное, что ты должен сделать, – это держаться подальше от всех этих ужасов. Найми адвоката, пусть он разбирается. Это не твое дело. И тебе совершенно незачем вмешиваться. Даже не связывайся.
– Мелисса, они прямым текстом обвинили меня в предумышленном убийстве. Так что, по-моему, это как раз мое дело.
– Нет, не твое. Сам сказал, доказательств у них нет и не будет. Не обращай на них внимания, и рано или поздно они от тебя отстанут.
– А если не отстанут? Что, если они решат поднажать и арестуют меня: вдруг да расколюсь? Не знаю, как тебе, а мне совершенно не хочется сидеть здесь и каждый день ждать, что за мной придут и скрутят в ту самую минуту, как у Хьюго случится очередной приступ…
– Они могут узнать про твои расспросы и тут же решат, что ты пытаешься выяснить, кто что помнит, потому что боишься. Тогда они уж точно за тебя возьмутся, и тогда уж точно случится катастрофа…
– Как ты можешь! – Я уже не старался говорить тише, чтобы не разбудить Хьюго, неважно, если и проснется. – Я думал, ты обрадуешься. Несколько месяцев назад мне было бы пофиг, в тюрьму так в тюрьму. И я думал, тебе будет приятно, что мне стало лучше, что я готов сражаться за себя. Неужели ты бы предпочла, чтобы я оставался овощем, не мог даже тосты себе пожарить?
Это ее проняло, как я и рассчитывал. Она смягчилась, в голосе уже не звучал металл:
– Ты пришел в себя, и это прекрасно. Я действительно рада. Но неужели нельзя заняться чем-то другим? Позвони Ричарду, может, у него найдется какая-нибудь работа, которую ты сможешь выполнять из дома, а еще ты всегда говорил, что хотел бы научиться нырять с аквалангом…
– Или плести корзинки, или лепить горшки? Я не инвалид. И не умственно отсталый. – Мелисса поморщилась от моей резкости, но я не унялся. Мы никогда с ней не ругались, ни единого разу, и оттого я еще сильнее разозлился на Рафферти с Керром, на Леона и даже, как ни странно, на Доминика, три года мы с ней прожили душа в душу, в горе и в радости, и вот… – Мне не нужно хобби. Мне не нужно чем-то себя занять. Я просто хочу выяснить, какого черта меня обвиняют в убийстве.
– А я и не говорила… – Я нашел правильный подход: Мелисса обмякла, привалилась к двери гардероба. – Я всего лишь хочу, чтобы ты был счастлив.
– Я знаю. Я тоже этого хочу. Я хочу, чтобы мы оба были счастливы. Потому я это и делаю. – Мелисса взглянула на меня с такой тоской, что мне отчаянно захотелось объяснить ей все, до чего я додумался, чтобы она поняла, что к чему… – Любимая, пожалуйста, поверь мне. У меня получится. Я не облажаюсь.
– Ну разумеется, получится, не в этом дело… – Она покачала головой и зажмурилась. – Только не навреди себе.
– Хорошо, – я подошел к ней, – я и не собирался караулить гангстеров в темных переулках с кольтом сорок пятого калибра. Я просто поговорю кое с кем, вдруг вспомнят что-то интересное. Больше ничего. – Мелисса не ответила, не прильнула ко мне, и я добавил: – Обещаю.
Мелисса глубоко вздохнула и прижала ладонь к моей щеке.
– Верю, – сказала она, я потянулся ее поцеловать, но она отстранилась: – Давай спать. Я очень устала.
– Конечно, – ответил я, – я тоже. – Неудивительно, после такого дня.
Но мне не спалось, Мелисса давно уже мерно дышала, а ко мне сон не шел. Правда, на этот раз я не вздрагивал от каждого случайного шума и не подсчитывал, сколько часов назад выпил последний ксанакс, лишь наблюдал за сменой еле уловимых оттенков черноты на потолке, думал и строил планы.
9
Наутро, едва Мелисса уехала на работу, я позвонил Леону и Сюзанне, пригласил на ужин – посидим, выпьем, достала вся эта хрень, надо выпустить пар, ну и так далее. Ни один из них не заикнулся ни об удавке, ни о толстовке, ни о детективах, и подозрения мои окрепли: Рафферти ясно дал понять, что успел побеседовать с обоими об этой гребаной толстовке, и вроде бы им следовало позвонить мне, едва за копом закрылась дверь, если, конечно, они на моей стороне.
И даже их голоса в трубке в тот день звучали иначе – показались мне какими-то ломкими, блестящими, точно я был под кислотой (которую и пробовал-то всего пару раз). Я не сразу сообразил, что в них сквозила угроза. А ведь прежде считал и Леона, и Сюзанну людьми безобидными – в хорошем смысле. Разумеется, мы ругались, злились, но в глубине души любили друг друга, и я не сомневался ни в их нормальности, ни в том, что они не способны причинить мне зло. Теперь же в каждом их слове и вздохе мне мерещилось невысказанное, ускользающий подтекст. Кто знает, что у них на уме? Вдруг они смертельно опасны, а я ни сном ни духом?
