Однако вечера я ждал с томительным нетерпением. Он искрился передо мной, как четвертое свидание, последнее собеседование, развязка, после которой ждет заслуженная награда. Я вовсе не рассчитывал, что Леон сломается и сделает сенсационное признание, – хотя зарекаться не стоило, кто знает, вдруг повезет? Мне нужно было понять, не затаил ли он на меня обиду. Подпоить, раздразнить – и наверняка он все разболтает, а может, если разыграть свою роль правильно, удастся разговорить его и насчет ограбления.
Правда, большой вопрос, что мне потом делать с услышанным. Мы ведь не чужие. Одно из самых первых моих воспоминаний – как мы с Леоном сидим в луже в саду и льем грязь друг другу на голову. Я не смогу отправить его за решетку, пусть даже он пытался отправить туда меня.
Но если выяснится, что за ограблением стоит он, я за себя не ручаюсь. Предположим, он убил Доминика и попытался повесить на меня, это я переживу, но мысль о том, что он, вольно или невольно, едва не превратил меня в овощ, жалила больнее электрошокера. Возможно, виноват какой-нибудь чудовищный изъян моего характера, но когда я энергично, почти не хромая, с полным ртом шоколадного печенья взбежал по лестнице сообщить Хьюго, что к ужину приедут кузены, меня совершенно не заботило, причастен ли Леон к убийству Доминика.
К возвращению Мелиссы я разложил на кровати одежду – синие льняные чиносы и приличную рубашку, нежно-кремовую, в мелкий геометрический узорчик, для чего-то же Мелисса ее захватила, я так давно не наряжался, почему бы и нет? – и брился, напевая какую-то попсятину Робби Уильямса.
– Привет, – Мелисса заглянула в ванную, – как Хьюго?
– Нормально. Ничего страшного. Выяснил, что Хаскинс – некий прапрапра миссис Возняк, который вел дневник, – ненавидел собак и выгнал служанку, потому что от той воняло.
– Я смотрю, ты решил приодеться. По какому случаю?
– Настроение хорошее. Иди сюда.
Она привстала на цыпочки, чтобы поцеловать меня в лоб, но я схватил ее, прижался испачканной пеной щекой к ее носу, Мелисса взвизгнула, засмеялась: “Глупый!” – и вытерла нос о мою голую грудь.
– Я тогда тоже наряжусь. Чтобы соответствовать.
– Мне надо бы постричься, – сказал я, разглядывая себя в зеркале. – А то уже такой вид, будто я дни напролет торчу в какой-нибудь забегаловке в Голуэе, заливая туристочкам, что я серфер.
– Хочешь, подровняю концы? Стричь я толком не умею, но хоть чуть-чуть приведу тебя в порядок, а потом уже сходишь к парикмахеру.
– Здорово, давай.
– Хорошо, только найду ножницы.
– Кстати, – бросил я ей вдогонку, – сегодня на ужин приедут Леон с Сюзанной. У нас еды хватит? Или закажем?
Мелисса быстро повернулась и ответила, практически не раздумывая:
– Давай закажем в том кафе. Хьюго любит индийские блюда, к тому же с его рукой их проще есть.
– Вот и отлично, а то я проголодался как волк, да и от карри не откажусь. – Я запрокинул голову, чтобы побрить под подбородком, и продолжал, не глядя на Мелиссу: – И еще я хотел с тобой поговорить насчет вчерашнего. Ты, похоже, думаешь, я зациклился на том, что случилось с Домиником. Но не в этом дело.
Я видел в зеркале, что она смотрит на меня, стоя на пороге ванной.
– А в чем?
Вот сейчас нужно аккуратно подбирать слова. Чтобы вечер прошел как по маслу, мне понадобится помощь Мелиссы, а она вряд ли обрадуется моей просьбе.
– Трудно объяснить. Порой я ловлю себя на том, что ничего не понимаю… точнее, я давно уже ничего не понимаю, но раньше у меня не было сил выяснять. А теперь решил разобраться – не знаю почему, может, потому что пришел в себя. И не только в том, что случилось с Домиником.
Мелисса внимательно слушала, колупая ногтем пятнышко на двери.
– А в чем еще?
– В том, что рассказали Шон с Деком – как Доминик издевался над Леоном. Ты была права, меня это мучит.
– Ты не виноват. Ты ни о чем не знал.
– В том-то и весь вопрос. Положа руку на сердце, я ничего такого не помню, но ведь память моя в последнее время… ну ты поняла. Кто знает, что там было на самом деле. – Я криво улыбнулся ей в зеркале. – То есть вряд ли бы я, конечно, допустил, чтобы Доминик избивал Леона, но все-таки хочу убедиться.
– Да какая сейчас разница?
– Большая, – озадаченно и чуть обиженно ответил я. – Если я тогда не вступился за Леона, скорее всего, он затаил на меня обиду, а мне ума не хватило заметить. Пусть мы с ним видимся не так уж часто, но они со Сью… других брата и сестры у меня нет. Возможно, все в порядке и я был хорошим братом. Я очень на это надеюсь. Но вдруг нет? Тогда я должен об этом узнать, чтобы загладить вину. – Я снова скривил губы в улыбке и поднял подбородок, заканчивая бритье. – Правду говорят: в процессе расследования убийства всплывает куча сопутствующих подробностей, разбираться в которых приходится всем.
Мелисса не ответила, и я добавил:
– Наверное, это глупо, но… мне хочется, чтобы во всей этой истории с ограблением был хоть какой-то смысл. Чтобы она стала чем-то большим. Началом чего-то нового. Призывом встряхнуться и пересмотреть свою жизнь. В противном случае это просто дерьмо – тем более что так и есть. Я же хочу извлечь из нее хоть какую-то пользу… понимаешь?
От такого Мелисса, разумеется, не смогла отмахнуться, благослови Господь ее доброе сердце, тянущееся к свету, как подсолнух к солнцу.
– Конечно! – просияла она. – Это замечательно. Скажи об этом Леону. Он поймет.
– Скажу. (Кстати, мысль неплохая.) Мне нужно знать, в чем я перед ним виноват. Разумеется, если вообще в чем-то виноват. Поможешь?
– Я? Как? – нахмурилась она.
– Спроси Леона и Сюзанну, каким я был тогда. Абсолютно естественный вопрос – смотришь же ты с Хьюго старые фотографии. Скорее всего, они ответят, мол, нормальный он был парень, но ты не сдавайся, продолжай расспрашивать, ладно? Я тебе подыграю, но мне нужно, чтобы вопросы задавала ты.
– А ты почему не спросишь? Сам же говорил, если ты сделал что-то плохое, мне они об этом не скажут. Хочешь, я уйду спать пораньше, а ты у них спросишь.
Правда в том, что начни я их расспрашивать, и Леон наверняка насторожится, да и Сюзанна тоже.
– Дело в том, – я вздохнул, поймал в зеркале взгляд Мелиссы, – что мне будет неприятно, догадайся они, какая у меня беда с памятью. Понимаю, это глупо. Они ведь и так наверняка заметили, что я еще не совсем пришел в себя, не на сто процентов, но при них я стараюсь казаться хотя бы вполовину нормальным и надеюсь, что мне это удается. А представь, я попрошу их – типа, ребята, а не напомните, чем мы с вами занимались лет так с тринадцати и до двадцати, – и все старания мои насмарку. А я не хочу… чтобы они меня жалели. Одна мысль об этом невыносима.
На это Мелиссе было нечего возразить.
