3. Истина морального самосознания
Итак, моральность в моральном сознании незавершена – именно это теперь устанавливается; но ее сущность в том только и состоит, чтобы быть тем, что завершено, чисто; незавершенная моральность поэтому не чиста, другими словами, она есть имморальность. Сама моральность, следовательно, оказывается не в действительном сознании, а в другой сущности; эта сущность – священный моральный законодатель. – Незавершенная в сознании моральность, которая служит основанием этого постулирования, имеет прежде всего то значение, что моральность, полагаемая в сознании как действительная, находится в соотношении с некоторым ««иным», с наличным бытием; следовательно, в самой себе содержит инобытие или различие, благодаря чему возникает бесчисленное множество моральных заповедей. Но моральное самосознание в то же время считает эту множественность обязанностей несущественной; ибо все дело – в одном только чистом долге, и для морального самосознания они,
поскольку они определенные обязанности, лишены истины. Они могут, следовательно, обладать своей истиной лишь в некотором «ином», и они, – чего оно не видит в них, – священны благодаря некоторому священному законодателю. – Однако само это – опять-таки только перестановка сути дела. Ибо моральное самосознание считает себя абсолютным, а долг есть просто лишь то, что оно знает как долг. Но оно знает лишь чистый долг как долг; то, что для него не священно, не священно в себе, а то, что не священно в себе, не может быть освящено священной сущностью. Моральное сознание и вообще не придает серьезного значения тому, что освящено каким-нибудь иным сознанием, а не им самим; ибо для него только лишь то священно, что священно само по себе и в нем. – Следовательно, столь же мало оно придает значения и тому, что эта другая сущность есть сущность священная, ибо в ней должно было достигнуть существенности нечто, что для морального сознания, т. е. в себе, не обладает никакой существенностью.
Если священная сущность постулировалась так, что в ней долг обладал бы своей значимостью не как чистый долг, а как множество определенных обязанностей, то, следовательно, и это в свою очередь необходимо должно быть «переставлено», и иная сущность лишь постольку должна быть священна, поскольку в ней обладает значимостью только чистый долг. Чистый долг и фактически обладает значимостью лишь в какой-то иной сущности, а не в моральном сознании. Хотя в нем одна лишь чистая моральность как будто обладает значимостью, все же это сознание должно быть установлено иначе, ибо оно в то же время есть природное сознание. Моральность в нем испытывает воздействие со стороны чувственности и обусловлена ею, следовательно, она не есть в себе и для себя, а есть случайность свободной воли, в ней же как чистой воле она – случайность знания; в себе и для себя поэтому моральность имеется в некоторой иной сущности.
Таким образом, здесь эта сущность есть всецело завершенная моральность потому, что последняя в ней не соотносится с природой и чувственностью. Но реальность чистого долга есть осуществление его в природе и чувственности. Моральное сознание усматривает свою незавершенность в том, что в нем моральность стоит в положительном отношении с природой и чувственностью, так как существенным моментом ее оно считает то, что она имеет одно лишь негативное отношение к ним. Чистая моральная сущность, напротив, поскольку она стоит выше борьбы с природой и чувственностью, не относится к ним негативно. Таким образом, фактически для нее остается только положительное отношение к ним, т. е. именно то, что только что считалось незавершенным, не-моральным. Но чистая моральность, совершенно отделенная от действительности, так, что она в равной мере была бы лишена положительного отношения к ней, была бы бессознательной недействительной абстракцией, в которой просто было бы снято понятие моральности, состоящее в том, что она есть мышление о чистом долге, а также воля и действование. Вот почему эта столь чисто моральная сущность опять-таки есть перестановка дела, и от этой сущности надо отказаться.
Но в этой чисто моральной сущности сближаются моменты противоречия, в котором блуждает этот синтетический процесс представления, и те противоположные «также», которым она, не согласуя эти свои мысли, позволяет следовать друг за другом и постоянно сменять одну противоположность другой, настолько, что сознание необходимо должно отказаться здесь от своего морального мировоззрения и вернуться обратно в себя.
Оно признает свою моральность незавершенной потому, что оно подвергается воздействию противоположной ей чувственности и природы, которая, с одной стороны, затемняет самое моральность как таковую, а с другой – создает множество обязанностей, благодаря которому оно попадает в затруднительное положение в конкретном (konkret) случае совершения действительных поступков; ибо каждый случай есть скопление (Konkretion) многих моральных отношений, подобно тому как предмет восприятия вообще есть вещь, обладающая многими свойствами; и ввиду того, что определенный долг есть цель, у него есть некоторое содержание, и его содержание есть часть цели, – и моральность не чиста. – Итак, последняя имеет свою реальность в некоторой иной сущности. Но эта реальность означает не что иное, как то, что моральность здесь есть в себе и для себя – для себя, т. е. она есть моральность некоторого сознания; в себе, т. е. она обладает наличным бытием и действительностью. – В указанном первом незавершенном сознании моральность не осуществлена; здесь она есть в-себе[-бытие] в смысле мысленной вещи; ибо она соединена с природой и чувственностью, с действительностью бытия и сознания, которая составляет ее содержание, а природа и чувственность есть то, что морально ничтожно. – Во втором сознании моральность существует как завершенная, а не как неосуществленная мысленная вещь. Но это завершение состоит именно в том, что моральность имеет в некотором сознании действительность, как и свободную действительность, наличное бытие вообще, оно есть не пустота, а наполненность, содержательность; – это значит, что завершение моральности усматривается в том, что то, что только что было определено как морально ничтожное, имеется в ней и присуще ей. В одном случае она должна обладать значимостью просто лишь как недействительная мысленная вещь чистой абстракции, но точно так же в этом модусе она не должна обладать никакой значимостью; ее истина должна состоять в том, чтобы быть противоположной действительности, быть целиком свободной от нее и пустой, и опять-таки – в том, чтобы быть действительностью.
Синкретизм этих противоречий, который разложен в моральном мировоззрении, рушится внутри себя, так как то различие, на котором он покоится, превращается из различия, которое бы необходимо было мыслить и установить и которое в то же время было бы все же несущественным, в различие, которое даже не выражено более в словах. То, что к концу усматривается как «разное» – и в качестве ничтожного, и в качестве реального – есть одно и то же, есть наличное бытие и действительность; и то, что должно быть абсолютно лишь как потустороннее действительного бытия и сознания и в равной мере должно быть только в нем, и как потустороннее должно быть тем, что ничтожно, – есть чистый долг и знание его как сущности. Сознание, проводящее это различие, которое не есть различие, объявляющее действительность тем, что ничтожно, и в то же время реальностью, объявляющее чистую моральность как истинной сущностью, так и тем, что лишено сущности, – это сознание высказывает вместе мысли, которые оно прежде разделяло, само высказывает, что оно не придает серьезного значения этому определению и установлению моментов самости и в-себе[-бытия] друг вне друга, а что то, что оно объявляет абсолютно сущим вне сознания, оно, напротив, удерживает включенным в самости самосознания, а то, что оно объявляет абсолютно мысленным или абсолютным в-себе[-бытием], именно поэтому признает тем, что не обладает истиной. – Для сознания открывается, что установление этих моментов друг вне друга есть перестановка, и было бы лицемерием, если бы оно все-таки придерживалось их. Но, будучи моральным чистым самосознанием, оно с отвращением возвращается обратно в себя из этого неравенства своего представления с тем, что составляет его сущность, из этой неистины, которая объявляет истинным то, что для него имеет значение неистинного. Оно есть чистая совесть (Gewissen), которая презрительно отвергает такое моральное миропредставление; оно внутри себя самого есть простой достоверно знающий себя (gewiss) дух, который непосредственно – без опосредствования указанных представлений – поступает по совести (gewissenhaft) и в этой непосредственности имеет свою истину. – Но если этот мир перестановок есть не что иное, как развитие морального самосознания в его моментах и тем самым – его реальность, то благодаря своему уходу обратно в себя оно ничем иным по сущности своей и не станет; его уход обратно в себя, напротив, есть только достигнутое сознание того, что его истина есть вымышленная (vorgegebene) истина. Оно должно было бы все еще выдавать (ausgeben) ее за свою истину, ибо оно должно было бы выражать и проявлять себя как предметное представление (Vorstellung), но оно знало бы, что это – только подтасовка (eine Verstellung); тем самым оно на деле было бы лицемерием, и указанное презрение к указанной подтасовке уже было бы первым проявлением лицемерия.
