(β) Дух в своем овнешнении; царство сына
Абсолютный дух, представленный в чистой сущности, не есть, правда, абстрактная чистая сущность; напротив, последняя именно благодаря тому, что она в духе есть только момент, низведена до стихии. Но проявление духа в этой стихии имеет в себе со стороны формы тот же недостаток, который есть у сущности как сущности. Сущность есть абстрактное, и потому негативное своей простоты, некоторое «иное»; точно так же дух в стихии сущности есть форма простого единства, которая поэтому точно так же по существу есть некоторое иностановление. – Или, что то же самое, отношение вечной сущности к своему для-себя-бытию есть непосредственно простое отношение чистого мышления; в этом простом созерцании себя самого в «ином» инобытие, следовательно, не установлено как таковое; оно есть различие, которое в чистом мышлении непосредственно не есть различие, – признавание любви, где обе стороны по своей сущности не противополагаются. – Дух, который выражен в стихии чистого мышления, сам по существу состоит в том, чтобы быть не только в мышлении, но быть действительным, ибо в самом его понятии содержится инобытие, т. е. снятие чистого, лишь мысленного понятия.
Так как стихия чистого мышления есть абстрактная стихия, она сама есть скорее «иное» своей простоты и поэтому переходит в подлинную стихию процесса представления. В этой стихии моменты чистого понятия в такой же мере получают друг по отношению к другу субстанциальное наличное бытие, в каком они суть субъекты, которые друг к другу обладают безразличием бытия не для некоторого третьего, а будучи рефлектированы в себя, сами друг от друга обособляются и друг другу противопоставляются.
(αα) Мир
Таким образом, вечный только или абстрактный дух становится для себя некоторым «иным» или вступает в наличное бытие и непосредственно – в непосредственное наличное бытие. Он творит, следовательно, некоторый мир. Это творение есть слово, которым представление обозначает само понятие со стороны его абсолютного движения, или слово для обозначения того, что абсолютно высказанная простота или чистое мышление, так как оно есть абстрактное мышление, напротив, есть то, что негативно, и тем самым то, что противоположно себе, или есть «иное»; или, говоря то же самое в другой форме, поскольку то, что установлено как сущность, есть простая непосредственность или бытие, но как непосредственность или бытие, будучи лишено самости или, следовательно, в силу недостатка внутреннего, оно пассивно или есть бытие для другого. – Это бытие для другого есть в то же время некоторый мир; дух в определении бытия для другого есть покоящаяся устойчивость моментов, прежде включенных в чистое мышление, следовательно, есть растворение их простой всеобщности и распадение их на их собственные особенности.
Но мир есть не только этот дух, ввергнутый в полноту и ее внешний порядок, а так как он есть по существу простая самость, эта последняя точно так же наличествует в мире: налично сущий дух, который есть единичная самость, обладающая сознанием и отличающая себя от себя как иное или как мир. – В том виде, в каком эта единичная самость так непосредственно только установлена, она еще не есть дух для себя; она есть, стало быть, не в качестве духа, она может быть названа невинной, но во всяком случае не доброй. Чтобы быть на деле самостью и духом, она должна, – подобно тому как вечная сущность проявляется в виде движения, направленного на сохранение в ее инобытии равенства себе самой, – она должна прежде всего стать для себя «иным». Так как этот дух определен как налично сущий лишь непосредственно или как рассеянный в многообразии своего сознания, то его иностановление есть вообще уход знания в себя. Непосредственное наличное бытие превращается в мысль, или сознание только чувственное – в сознание мысли; и притом, так как эта мысль есть мысль, исходящая из непосредственности или обусловленная, то она не есть чистое знание, а есть мысль, которой присуще инобытие, и, следовательно, противоположенная себе самой мысль о добре и зле. Человек представлен так, что он утратил форму равенства себе самому, вкусив от древа познания добра и зла, и был изгнан из состояния невинного сознания, из природы, достающейся без применения труда, и из рая, этого сада животных, – и все это произошло как нечто необходимое.
(ββ) Зло и добро
Так как этот уход налично сущего сознания в себя определяется непосредственно как становление неравным себе самому, то зло является первым наличным бытием ушедшего в себя сознания; и так как мысли о добре и зле попросту противоположны, и это противоположение еще не устранено, то это сознание по существу есть только зло. Но в то же время в силу именно этого противоположения рядом с ним имеются и доброе сознание и их отношение друг к другу. – Поскольку непосредственное наличное бытие превращается в мысль, и внутри-себя-бытие, с одной стороны, само есть мышление, а с другой стороны, тем самым точнее определен момент иностановления сущности, постольку возникновение зла может быть еще больше отодвинуто назад – за пределы налично сущего мира уже в первое царство мышления. Следовательно, можно сказать, что уже первородный сын света, уйдя в себя, оказался отпавшим91, но на место его тотчас же был рожден другой. Такая – свойственная только представлению, а не понятию – форма, как «отпадение», равно как и «сын», низводит, впрочем, моменты понятия точно так же обратно до процесса представления или переносит процесс представления в царство мысли. – Не имеет также значения, будет ли причислено к простой мысли об инобытии в вечной сущности еще и многообразие других форм92 и перенесен на них уход в себя. Вместе с тем это причисление должно вызвать одобрение потому, что благодаря ему этот момент инобытия, как и должно, выражает в то же время разнообразие, и притом не как множественность вообще, а вместе с тем как определенное разнообразие, так что одна сторона, сын, есть то, что просто знает себя само как сущность, а другая сторона есть отрешение для-себя-бытия, живущее лишь в прославлении сущности; на эту сторону затем можно опять-таки перенести возвращение отрешенного для-себя-бытия и уход зла в себя. Поскольку инобытие распадается надвое, дух можно было бы выразить в его моментах определеннее, и если их перечислять, можно было бы выразить его как четверичность, или, поскольку множество само опять распадается надвое, на то, что осталось добрым, и на то, что стало злым, – то даже как пятиричность. – Но перечисление моментов можно вообще рассматривать как дело пустое, так как, с одной стороны, различенное само в такой же мере есть только один момент, т. е. именно та мысль о различии, которая есть только одна мысль, в какой эта мысль есть это различенное, второе по отношению к первому, а с другой стороны, потому что мысль, которая охватывает воедино многое, должна высвободиться из своей всеобщности и должна быть различена более, чем на три или четыре различенных, – каковая всеобщность в противоположность абсолютной определенности абстрактной единицы, принципа числа, является неопределенностью в отношении к самому числу, так что речь могла бы идти только о числах вообще, т. е. не о количестве различий, стало быть, здесь вообще совершенно излишне упоминать о числе и перечислении, – как и в других случаях простое различие величины и количества лишено понятия и ничего не выражает.
