Этим движением всеобщее смыкается с наличным бытием вообще, подобно тому как налично сущее сознание этим отрешением образовывает себя к существенности. То, от чего оно отчуждается в служении, есть его сознание, погруженное в наличное бытие; но отчужденное от себя бытие есть в-себе[-бытие]; таким образом, оно приобретает благодаря этому образованию уважение к себе самому и со стороны других. – Но государственная власть, которая была сперва лишь мысленным всеобщим, в-себе [-бытием], превращается благодаря именно этому движению в сущее всеобщее, в действительную власть. Она такова лишь при наличии действительного повиновения, которого она добивается благодаря суждению самосознания, что она есть сущность, и благодаря его свободному пожертвованию. Это действование, которое тесно связывает сущность с самостью, создает двойную действительность – себя как то, что обладает истинной действительностью, и государственную власть как истинное, которое признано.
Но этим отчуждением государственная власть не есть еще самосознание, знающее себя как таковую; только ее закон или ее «в себе» имеет силу; она еще не обладает особенной волей; ибо служащее самосознание еще не отрешилось от своей чистой самости и оживотворило государственную власть не этим, а только своим бытием; оно пожертвовало для нее только своим наличным бытием, но не своим в-себе-бытием. – Это самосознание считается таким самосознанием, которое соответствует сущности, оно признано из-за его в-себе-бытия. Другие находят в нем претворенной в действие свою сущность, но не свое для-себя-бытие, находят осуществленным свое мышление или чистое сознание, но не свою индивидуальность. Оно поэтому обладает значимостью в их мыслях и пользуется почетом. Оно – гордый вассал, который действует в интересах государственной власти, поскольку она воля не собственная, а существенная, и который для себя имеет вес только в этом почете, только в существенном представлении общего мнения, а не в благодарном представлении индивидуальности, ибо последней он не помог добиться ее для-себя-бытия. Его язык, если бы дело касалось собственной воли государственной власти, воли, которая еще не возникла, представлял бы собой совет, который он давал бы для общего блага.
Государственная власть поэтому еще безвольна перед советом и колеблется между разными мнениями относительно общего блага. Она еще не есть правительство и тем самым не есть еще поистине действительная государственная власть. – Для-себя-бытие, воля, которая как воля еще не принесена в жертву, есть внутренний отошедший дух сословий, который вопреки своим разговорам об общем благе сохраняет за собой свое особое благо и склонен эту болтовню об общем благе превратить в суррогат практической деятельности. Пожертвование наличным бытием, совершаемое при служении, есть, правда, полное пожертвование, когда оно не останавливается и перед смертью; но постоянная опасность самой смерти, которую переживают, оставляет некоторое определенное наличное бытие и тем самым некоторое особенное «для себя», которое делает двусмысленным и подозрительным совет для общего блага и на деле сохраняет за собой собственное мнение и особую волю по отношению к государственной власти. Поэтому сознание находится еще в неравном отношении к ней и подпадает под определение низменного сознания – всегда быть готовым к бунту.
Это противоречие, которое оно должно снять, в этой форме неравенства для-себя-бытия по отношению к всеобщности государственной власти содержит в то же время форму, состоящую в том, что указанное отрешение от наличного бытия, завершаясь, а именно в смерти, само есть сущее, не возвращающееся в сознание отрешение, – что это сознание не переживает его и не есть в себе и для себя, а только переходит в непримиренную противоположность. Истинное пожертвование для-себя-бытием есть поэтому лишь то пожертвование, в котором оно отдает себя так же полно, как в смерти, но в этом отрешении в равной мере и сохраняется; тем самым оно становится действительным как то, что есть оно в себе, как тождественное единство себя самого и себя как противоположного. В силу того, что отошедший внутренний дух, самость как таковая, выступает и отчуждается, государственная власть возвышается до собственной самости, точно так же как без этого отчуждения поступки чести, благородного сознания, а также и его благоразумные советы оставались бы двусмысленностью, в которой еще содержалась бы указанная отброшенная задняя мысль особенного намерения и своеволия.
2. Язык как действительность отчуждения или образованности
Но это отчуждение совершается единственно в языке, который здесь выступает в свойственном ему значении. – Будучи в мире нравственности законом и повелением, в мире действительности – лишь советом, отчуждение имеет содержанием сущность и есть его форма; здесь же оно получает в качестве содержания самое форму, каковая оно и есть, и приобретает значение языка; именно сила языкового выражения как такового осуществляет то, что должно быть осуществлено. Ибо язык есть наличное бытие чистой самости как самости; в нем для себя сущая единичность самосознания как таковая вступает в существование в том смысле, что она есть для других. «Я» как этого чистого «я» в наличности иначе нет; во всяком другом внешнем проявлении оно погружено в действительность и находится в форме, которую оно может оставить; из своих поступков, как и из своего физиогномического выражения, оно рефлектировано в себя и покидает бездыханным такое несовершенное наличное бытие, в котором всегда заключается и слишком много и слишком мало. Язык же (die Sprache) содержит «я» в его чистоте, он один высказывает (spricht aus) «я», его само. «Это» его наличное бытие как наличное бытие есть некоторая предметность, в которой заключается его истинная природа. «Я» есть «это я», но точно так же и всеобщее; его явление есть столь же непосредственно отрешение и исчезновение «этого я» и в силу этого есть его постоянство в своей всеобщности. «Я», которое высказывает себя, воспринимается на слух, путем некоторого заразительного контакта оно непосредственно перешло в единство с тем, для кого оно налично есть, и оно есть всеобщее самосознание. – В том, что оно услышано, его наличное бытие само непосредственно замерло; это его инобытие возвращено в себя; и именно это есть его наличное бытие как обладающее самосознанием ««теперь», подобно тому как оно наличествует, чтобы не наличествовать и благодаря этому исчезновению – наличествовать. Само это исчезновение, следовательно, непосредственно есть его пребывание; оно есть его собственное знание о себе, и притом его знание о себе как о чем-то, что перешло в другую самость, было услышано и есть всеобщее.
Дух обретает здесь эту действительность, потому что крайние термины, единство которых он составляет, столь же непосредственно имеют определение – быть для себя собственными действительностями. Их единство разложено на косные стороны, из коих каждая для другой есть действительный, из нее исключенный предмет. Единство поэтому выступает как некоторый средний термин, который исключается из отошедшей действительности сторон и отличается от нее; поэтому оно само имеет некоторую действительную, отличную от ее сторон предметность, и есть для них, т. е. оно есть налично сущее. Духовная субстанция как таковая вступает в существование, лишь приобретя в качестве своих сторон такие самосознания, которые знают эту чистую самость как действительность, имеющую непосредственную значимость, точно так же непосредственно знают, что они становятся таковыми только благодаря отчуждающему опосредствованию. Благодаря чистой самости моменты возвышаются до знающей себя самое категории и тем самым до того, что они суть моменты духа; благодаря опосредствованию дух вступает в наличное бытие как духовность. – Дух, таким образом, есть средний термин, который предполагает указанные крайние и порождается их наличным бытием, но точно так же он есть прорывающееся между ними духовное целое, которое раздваивается на них и в своем принципе порождает каждый из них лишь через это соприкосновение с целым. – То обстоятельство, что оба крайние термина уже в себе сняты и разложены, создает их единство, и это единство есть движение, которое связывает оба термина, обменивает их определения и связывает последние и притом в каждом крайнем термине. Это опосредствование, таким образом, полагает понятие каждого из этих двух крайних терминов в его действительность, или: оно возводит то, что есть каждый из них в себе, в его дух.
