Оба крайние термина, государственная власть и благородное сознание, разложены последним, первая – на абстрактное всеобщее, которому повинуются, и на для-себя-сущую волю, которая, однако, этому всеобщему сама еще не присуща; второе – на повиновение снятого наличного бытия или на в-себе-бытие самоуважения и почета, и на еще не снятое чистое для-себя-бытие, на волю, которая еще остается резервированной. Оба момента, до которых возведены обе стороны и которые поэтому суть моменты языка, суть то абстрактное всеобщее, которое называется общим благом, и та чистая самость, которая отказалась в своем служении от своего сознания, погруженного в многообразное наличное бытие. Оба в понятии – одно и то же, ибо чистая самость есть именно абстрактное всеобщее, и потому их единство установлено как их средний термин. Но самость действительна лишь только в одном крайнем термине – в сознании, в-себе[-бытие] же – лишь в другом крайнем термине – в государственной власти; сознанию недостает того, чтобы государственная власть действительно, а не только в виде почета, перешла к нему, – государственной власти недостает повиновения ей не только как так называемому общему благу, а как воле, т. е. недостает того, чтобы она была решающей самостью. Единство понятия, в котором еще находится государственная власть и до которого возвысилось сознание, становится действительным в том опосредствующем движении, чье простое наличное бытие как средний термин есть язык. – Однако это единство еще не имеет своими сторонами двух самостей, наличных как самости, ибо государственная власть лишь одухотворяется к самости; этот язык поэтому еще не есть дух в том виде, в каком он знает и высказывает себя полностью.
(α) Лесть
Благородное сознание, так как оно есть крайний термин – самость, является тем, из чего исходит язык, благодаря которому стороны отношения принимают вид оживотворенных целых. – Героизм безмолвного служения превращается в героизм лести. Эта говорящая рефлексия служения составляет духовный, разлагающийся средний термин и рефлектирует не только свой собственный крайний термин в себя самого, но и крайний термин – всеобщую власть – обратно в него самого, и возводит ее, которая вначале есть в себе, в для-себя-бытие и в единичность самосознания. Вследствие этого возникает дух этой власти: быть неограниченным монархом; – неограниченным, ибо язык лести возводит власть в ее возвышенную всеобщность; этот момент как порождение языка, т. е. наличного бытия, возвышенного до духа, есть некоторое очищенное равенство себе самому; – монархом, ибо язык лести возводит точно так же единичность на ее вершину; то, от чего отрешается благородное сознание с этой стороны простого духовного единства, есть чистое в-себе[-бытие] его мышления, само его «я». Единичность, которая иначе есть нечто такое, что только мнится, еще определеннее возводится языком в ее налично сущую чистоту благодаря тому, что он дает монарху собственное имя, ибо только в имени отличие данного лица от всех других не мнится, а действительно всеми проводится; в имени отдельная личность считается целиком отдельной личностью уже не только в своем сознании, но и в сознании всех. Благодаря имени, следовательно, монарх решительно от всех обособлен, выделен и уединен; в имени он – атом, который ничего не может уделить от своей сущности и который не имеет себе равного. – Это имя, таким образом, есть рефлексия в себя или действительность, которой самой присуща всеобщая власть; благодаря имени эта власть есть монарх. Он, «эта» отдельная личность, наоборот, знает себя, «эту» личность, как всеобщую власть, в силу того что благородные окружают трон не только в готовности нести службу для государственной власти, но и быть [ее] украшением, и в силу того что они всегда говорят сидящему на троне, что есть он.
Язык их хвалы, таким образом, есть дух, который в самой государственной власти связывает оба крайние термина; язык рефлектирует в себя абстрактную власть и сообщает ей момент другого крайнего термина – проявляющее волю и принимающее решения для-себя-бытие и тем самым – обладающее самосознанием существование; или: это единичное действительное самосознание благодаря этому достигает того, что оно достоверно знает себя как власть. Эта власть есть та точка самости, в которую благодаря отрешению от внутренней достоверности сливается множество точек. – Но так как этот собственный дух государственной власти состоит в том, что получает свою действительность и питание в пожертвовании действованием и мышлением со стороны благородного сознания, то эта власть есть отчужденная от себя независимость; благородное сознание, крайний термин для-себя-бытия, получает обратно крайний термин действительной всеобщности за всеобщность мышления, от которой оно отрешилось: власть государства перешла к благородному сознанию. Только в нем государственная власть подлинно претворяется в действие; в его для-себя-бытии она перестает быть косной сущностью, какой она выступала в качестве крайнего термина – абстрактного в-себе-бытия. – Рассматриваемая в себе, государственная власть, рефлектированная в себя, или то, что она стала духом, значит только, что она стала моментом самосознания, т. е. она есть, только будучи снятой. Тем самым она есть теперь сущность как такая сущность, чей дух состоит в том, чтобы быть принесенной в жертву и брошенной на произвол, т. е. она существует как богатство. – По отношению к богатству, в которое она по своему понятию всегда превращается, она, правда, продолжает в то же время быть некоторой действительностью, но такой действительностью, понятие которой есть именно движение, состоящее в том, что она благодаря служению и почестям, в силу которых она возникает, переходит в противоположное – в отрешение от власти. Для себя, следовательно, свойственная ей самость, которая есть ее воля, превращается благодаря устранению благородного сознания в отрешающуюся от себя всеобщность, в совершенную единичность и случайность, которая отдана в жертву всякой более властной воле; то, что остается на долю этой самости в общепризнанной и не подлежащей делению самостоятельности, – это пустое имя.
Если бы, таким образом, благородное сознание определило себя как такое сознание, которое находится в равном отношении ко всеобщей власти, то истина его, напротив, заключалась бы в том, что в своем служении оно сохраняло бы для себя свое собственное для-себя-бытие, а в подлинном отрешении от своей личности было бы действительным снятием и разрыванием всеобщей субстанции. Его дух есть отношение полного неравенства, которое состоит в том, что, с одной стороны, в своем почете оно сохраняет свою волю, а с другой стороны, в отказе от нее оно отчасти отчуждает себя от своего «внутреннего» и становится высшим неравенством себе самому, отчасти же подчиняет себе этим всеобщую субстанцию и делает ее совершенно неравной себе самой. – Из этого явствует, что тем самым исчезла его определенность, которой оно обладало в суждении по отношению к сознанию, называвшемуся низменным, а вследствие того исчезло и это последнее. Низменное сознание достигло своей цели, а именно всеобщую власть оно подчинило для-себя-бытию.
