Дыхание прекратилось. Это стало облегчением. В горле пульсировала антиперильстатика, и рот заполнился жидкостью.
Из губ и ноздрей сочилась живая белизна. Кожу щекотало от прикосновения, белизна лезла в глаза, запечатывая их и успокаивая. Паучью Розу пропитывала прохлада, охватывала апатия, пока прозрачная жидкость волна за волной окутывала, заливала кожу, покрывала тело. Роза расслабилась, ее наполняла чувственная и вялая благодарность. Есть не хотелось. Ей хватало лишней массы.
Через восемь дней она вырвалась из хрупких пленок своего кокона и вспорхнула на чешуйчатых крыльях в поисках поводка.
Царица цикад
Все началось в ночь, когда Царица отозвала своих псов. Я ходил под ними два года, с самого своего дезертирства.
Мою инициацию и освобождение от псов праздновали в доме Эрвина Кулагина. У Кулагина, обеспеченного механиста, был большой домашний промышленный комплекс на внешнем периметре цилиндрического пригорода среднего размера.
Кулагин встретил меня на пороге и вручил золотой ингалятор. Праздник уже был в самом разгаре. Инициацию Полиуглеродная Клика всегда отмечала в полную силу.
Как обычно, при моем появлении все на миг застыли. Во всем были виноваты псы. Потом в голосах появились писклявые нотки от наигранности, люди прикладывались к ингаляторам и напиткам с продуманной элегантностью, а света от каждой улыбки, обращенной в мою сторону, хватило бы на целую команду экспертов из службы безопасности.
Кулагин безжизненно улыбнулся.
– Ландау, рад тебя видеть. Добро пожаловать. Вижу, ты принес Царицыну Долю, – он нарочито бросил взгляд на шкатулку, висящую у меня на бедре.
– Да, – сказал я. У человека под псами нет секретов. Я работал над подарком Царице в течение двух лет с перерывами, и псы записывали все. Они до сих пор записывали все. Для этого их и спроектировали в «Безопасности Царицына Кластера». Два года они записывали каждую секунду моей жизни, все и вся вокруг.
– Может быть, Клике можно взглянуть, – сказал Кулагин. – Как только мы приструним псов, – он подмигнул в бронированную камеру-морду сторожевого пса, потом посмотрел на часы. – Всего час до освобождения. И тогда повеселимся, – он жестом пригласил меня в комнату. – Если что-то понадобится – пользуйся роботами.
Жилище Кулагина было просторным и элегантным, обставленным в классическом стиле и украшенным гигантскими висящими ноготками. Его пригород назывался Пена и был излюбленным районом Клики. Проживая на периметре, Кулагин пользовался ленивым кружением Пены и жил с десятой долей гравитации. Его стены были расчерчены полосами, чтобы предоставить вертикальный ориентир, а места хватало на такую роскошь, как «диваны», «столы», стулья» и другие виды предназначенной для гравитации мебели. Потолок усеивали крючья, с которых десятками висели его любимые ноготки – огромные круглые взрывы благоуханной зелени с цветами размером с мою голову.
Я вошел в комнату и встал за диваном, частично закрывавшим двух бойцовских псов. Подал знак одному из паучьих слуг Кулагина и взял спринцовку с алкоголем, чтобы сгладить ускоряющую интенсивность фенэтиламина из ингалятора.
Я наблюдал за вечеринкой, разбившейся на неровные подклики. Кулагин был у двери со своими ближайшими сторонниками – офицерами-механистами из банков Царицына Кластера и молчаливыми безопасниками. Поблизости болтали о своем с парой орбитальных инженеров преподаватели из кампуса Космосити-Метасистем. На потолке дизайнеры-шейперы обсуждали моду, держась в слабой гравитации за крючья. Под ними маниакально кружились в гравитационном танце, как по часовой стрелке, цикады, группка жителей ЦК.
В конце комнаты среди стада стульев с тонкими ножками держал речь Уэллспринг. Я аккуратно перепрыгнул диван и скользнул к нему. Псы взлетели за мной с жужжанием реактивных лопастей.
Уэллспринг был моим ближайшим другом в ЦК. Он поддержал мое дезертирство, когда посещал Совет Колец, закупая лед для проекта терраформирования Марса. Уэллспринга псы никогда не беспокоили. О его древней дружбе с Царицей было хорошо известно. В ЦК Уэллспринг слыл легендой.
Сегодня он приоделся для аудиенции у Царицы. Его темные приглаженные волосы венчала корона из золота и платины. На нем была свободная блуза из металлической парчи с прорезями в рукавах, обнажавшими черную подкладку, которую пронизывали мерцающие точки света. Все это дополняли инкрустированная юбка в стиле Инвесторов и чешуйчатые сапоги высотой по колено. Из-под крупной вязки инкрустированной юбки выглядывали массивные ноги Уэллспринга, привычные к тяжелой гравитации, которую предпочитала матка рептилий – Царица. Он считался могущественным человеком, а его слабости – если были – хорошо скрывались в прошлом.
Уэллспринг философствовал. Его публика – математики и биологи из преподавательского состава ЦКК-М – расступилась передо мной с натянутыми улыбками.
– Вы просите меня определиться с терминами, – учтиво говорил Уэллспринг. – Под термином «мы» я имею в виду не только вас, цикад. Как не имею в виду все так называемое человечество. В конце концов, вы, шейперы, созданы из генов, запатентованных генетическими шейперскими фирмами. Вас будет правильней именовать промышленными артефактами.
Аудитория зароптала. Уэллспринг улыбнулся:
– И наоборот: механисты мало-помалу отказываются от человеческой плоти в пользу кибернетических режимов существования. Итак. Следовательно, мой термин «мы» может относится к любой когнитивной метасистеме четвертого уровня сложности по Пригожину.
Профессор-шейпер поднес ингалятор к своей нарисованной ноздре и сказал:
– Не могу не возразить, Уэллспринг. Эта оккультная чепуха об уровнях сложности отвлекает силы ЦК от настоящей науки.
– Линейное причинно-следственное мышление, – парировал Уэллспринг. – Вы, консерваторы, всегда ищите определенность за пределами уровня когнитивной метасистемы. Очевидно, всякое разумное существо отделено от уровня ниже своего пригожинским горизонтом событий. Нам пора перестать искать для себя точку опоры. Пора поместить в центр всего себя. Если какая-то точка опоры и понадобится, пусть она вращается вокруг нас.
Ему зааплодировали.
– Признайте, Евгений, – сказал он. – ЦК процветает в новом моральном и интеллектуальном климате. Это не поддается измерению и прогнозам, а потому пугает вас как ученого. Постгуманизм предлагает гибкость, свободу и достаточно дерзкую метафизику, чтобы претворить в жизнь целый мир. Он позволяет нам предпринимать такие экономически абсурдные проекты, как терраформирование Марса, на что вы со своим псевдопрагматичным отношением никогда бы не решились. И все же подумайте о будущей прибыли.
– Семантические трюки, – хмыкнул профессор. Раньше я его не видел. Я подозревал, что Уэллспринг привел его сам исключительно ради того, чтобы спровоцировать.
Я и сам когда-то сомневался в некоторых аспектах постгуманизма ЦК. Но открытый отказ от поиска моральной определенности освободил нас. Когда я разглядывал воодушевленные разрисованные лица аудитории Уэллспринга и сравнивал с мрачной натянутостью и завуалированным коварством, что некогда меня окружали, я чувствовал, как переполняюсь энергией. После двадцати четырех лет параноидального обучения под началом Совета Колец и еще двух лет под псами сегодня я наконец со взрывом освобожусь от давления.
