Смахнув с Вериного лица мотылька, Линдсей прижался губами к ее губам. Пульсирующая жилка на шее замерла. Все. Конец.
– Вера, любимая моя, – прошептал он. – Ты все-таки…
Обхватив голову руками, он рухнул в траву. Боль утраты смешалась в нем с восхищением силой ее духа.
Вера решилась на то, о чем они часто беседовали – в Музее, ночами, в постели, после воровской близости. Самоубийство как средство борьбы. Последнее средство выражения протеста.
Черная бездна распахнулась перед внутренним взором Линдсея. Путь к свободе… Но неожиданно в душе взметнулась бурная волна любви к жизни.
– Что ж, любовь моя… Сейчас, подожди немного…
Он поднялся на колени. К нему, побелев лицом, уже спешил дядюшка.
– Этот твой поступок… Отвратительно! – выкрикнул старик.
Линдсей одним прыжком вскочил на ноги:
– Отойди! Не трогай!
Старик застыл над телом покойной, не сводя с нее выпученных глаз.
– Проклятый дурак!.. Она умерла! Ей было всего двадцать шесть!
Линдсей выдернул из рукава, собранного в тугие складки на локте и у запястья, грубо выкованный нож и приставил к своей груди.
– Во имя вечных человеческих ценностей… Во имя гуманизма… Выбираю по собственной свободной воле…
Старик схватил его за запястье. После короткой схватки нож выпал из руки Линдсея. Дядюшка поднял нож и положил в карман лабораторной рабочей куртки.
– А это, – прохрипел он, – нарушение закона. И за незаконное хранение оружия тебе придется отвечать.
– Хоть я и в ваших руках. – Ухмыльнулся Линдсей, – вы не сможете помешать мне умереть. А сейчас или чуть позже – какая, собственно, разница…
– Ф-фанатик, – с отвращением выплюнул дядюшка. – Выучили шейперы, нечего сказать… Республика оплатила твое обучение, а ты с его помощью сеешь разрушение и смерть!
– Она умерла человеком! Лучше вот так, в полете, чем – двести лет проволочной механической куклой!
Линдсей-старший отрешенно рассматривал мотыльков, усеявших тело мертвой.
– Вы обязательно ответите за это. И ты, и этот твой плебейский выскочка Константин.
Линдсей не верил своим ушам.
– Вы… Тупой механистский… Вы что, не видите, что и так уже нас убили?! Она была лучшей… Она была нашей Музой…
– Что это за насекомые? – спросил вдруг дядюшка.
Он разогнал мотыльков взмахом руки. Только тут Линдсей заметил на шее Веры золотой медальон. Он рванулся к мертвой, чтобы схватить украшение, но дядюшка перехватил его руку.
– Это мое, не тронь! – крикнул Линдсей.
Старик, вывернув руку Линдсея, пнул его два раза в живот. Линдсей рухнул на колени. Задыхаясь, дядюшка нагнулся за медальоном.
– Ты напал на меня, – потрясенно произнес он. – Это… насилие над личностью…
Он раскрыл медальон, и на пальцы его вытекла тягучая маслянистая капля.
– Нет записки? – удивился старик. – Что же это – духи?
Он понюхал пальцы. Линдсей, задохнувшись от тошнотворного запаха, упал наземь. Дядюшка вскрикнул.
Белые мотыльки тысячами накинулись на него, впиваясь в кожу, испачканную пахучей жидкостью.
Они облепили кричащего, размазывающего их по лицу старика.
Линдсей перекатился на живот и, поднявшись на четвереньки, отполз подальше. Дядюшка уже не кричал, он бился в траве, точно в припадке эпилепсии. Линдсей задрожал от ужаса.
Монитор на дядюшкином запястье засветился красным; старик замер. Мотыльки еще несколько минут продолжали терзать мертвое тело, затем поднялись в воздух и растворились в траве.
Линдсей, встав во весь рост, оглядел окрестности. По высокой траве к нему медленно шла жена.
Часть первая. Бродяжья зона
Глава 1
Народный Орбитальный Дзайбацу Моря Спокойствия 27.12.15
Линдсея отправили в ссылку. Самым дешевым способом. Двое суток провел он слепым и глухим, накачанный наркотиками и залитый густой противоперегрузочной массой.
Автоматический катер, запущенный с грузовой направляющей, кибернетически точно лег на полярную орбиту вокруг другой орбитальной станции. Таких миров, названных по кратерам и морям, из которых брали сырье, вращалось вокруг Луны ровно десять. То были первые миры, вчистую порвавшие с истощенной Землей. Целый век их лунный союз был основой цивилизации, и коммерческих рейсов внутри этой Цепи миров было множество.
Но миновали дни славы; прогресс глубокого космоса отодвинул Цепь на задворки. Цепь разорвалась, тихий застой обернулся настороженной замкнутостью и техническим регрессом. Орбитальные миры деградировали, и пуще всех – тот, что был определен местом ссылки Линдсея.
Прибытие его зафиксировали камеры. Выброшенный из стыковочного узла катера-автомата, Линдсей повис обнаженным в невесомости таможенной камеры Народного Дзайбацу Моря Спокойствия. Тусклая сталь стен, облицовка ободрана… Некогда в этом помещении был номер для молодоженов – кувыркайтесь, мол, себе в невесомости. Теперь его переделали в бюрократический пропускник.
К сгибу правой руки Линдсея, еще не оклемавшегося после наркотиков, протянулся шланг внутривенного питания. Кожу облепили черные клейкие диски биомониторов. В помещении, кроме него, была лишь робокамера, снабженная двумя парами механических рук.
Серые глаза Линдсея открылись, но симпатичное лицо – бледное, с изящными дугами бровей – все еще было лишено всякого смысла. Его темные волосы спадали на обросшие трехдневной щетиной щеки.
Стимулянты начали действовать. Руки задрожали. Внезапно и резко Линдсей пришел в себя. Тут же обуздал тело с помощью навыков дипломата – словно волна тока пробежала по мышцам. Лязгнули сведенные судорогой челюсти. Глаза, мерцающие неестественным, настороженным блеском, обшарили помещение. Лицевые мышцы зашевелились совершенно не по-человечески; внезапно он улыбнулся. Оценив свое состояние, он одарил камеру открытой, любезной улыбкой.
Казалось, сияние его дружелюбия согрело в помещении воздух.
Шланг-манипулятор, отсоединившись от руки, втянулся в стену.
– Вы – Абеляр Малкольм Тайлер Линдсей, – заговорила робокамера, – из Корпоративной орбитальной республики Моря Ясности; просите политического убежища; ни в багаже, ни в теле не везете биоактивных препаратов, а равно – взрывчатых систем и софтов агрессивного характера; внутренняя микрофлора стерилизована с заменой на стандартные бактерии Дзайбацу?
– Да, все правильно, – отвечал Линдсей на родном для робокамеры японском. – Багажа у меня нет.
С современным японским он обращался свободно – язык обкатался до торгово-делового говорка, лишенного сложных уважительных оборотов. Уж языкам-то он выучился…
