Она помолчала.
– Вы хорошо знаете Республику, господин аудитор? Тон ее ясно говорил, что она смирилась с неудачей.
Теперь она желала одних лишь воспоминаний.
– Достаточно, чтобы знать, что жену Абеляра Линдсея там осудили. Ваш бывший муж буквально канонизирован, он – мученик, пострадавший за дело презервационизма. Вас же считают пособницей механистов, главной виновницей изгнания и смерти Линдсея.
– Ужасно… – Глаза ее наполнились слезами, она поднялась на ноги. – Я… Извините… Нельзя ли воспользоваться вашим биомонитором?
– Слезы меня не пугают, мадам, – мягко ответил Линдсей. – Я не дзен-серотонист.
– Муж… Он был такой способный… Мы думали, что поступаем правильно, отправляя его учиться к шей-перам. Я так и не поняла, что там с ним сделали, но это было ужасно. Я изо всех сил старалась сохранить семью, но он был такой хитрый и изворотливый, что мог извратить любое мое слово или же направить его на совершенно противоположную цель. Он и в остальных вселял страх. Они были уверены, что он разорвет наш мир на части. Зря мы послали его к шейперам!
– Но я уверен, что с позиций того времени вы поступили очень умно, – сказал Линдсей. – Республика уже находилась в зоне влияния механистов; следовало восстановить равновесие.
– Но не за счет сына моей кузины! Мало им было плебеев вроде Константина? – Палец ее поднялся к губам. – Извините. Все это, конечно, аристократические предрассудки. Простите, господин аудитор. Я погорячилась.
– Понимаю, – сказал Линдсей. – В вашем возрасте дела давно минувших дней могут вызывать неожиданные приливы чувства. Мне очень жаль, мадам, с вами обошлись несправедливо.
– Спасибо, сэр. – Она приняла поданную роботом салфетку. – Я глубоко тронута вашим сочувствием. – По-птичьи точными движениями она промокнула глаза. – Мне начинает казаться, что я знаю вас очень давно.
– Ложная память… Некогда я был женат на женщине, весьма похожей на вас.
Последовал неторопливый взгляд. Вне вербального уровня сказано было очень много. Истина, мелькнув на поверхности, скрылась за необходимым фасадом недоговорок.
– Жена… – Лицо ее ярко вспыхнуло. – Она не поехала сюда с вами?
– Брак на Дембовской – совсем другое.
– Я была замужем здесь. По пятилетнему брачному контракту. Полигамному. Он истек в прошлом году.
– И теперь вы не замужем.
Она кивнула. Широким жестом правой руки, сопровождаемым тихим жужжанием, Линдсей обвел комнату.
– Я – тоже. Результат, по-моему, налицо. Служебные дела сделали мою жизнь пустынной.
Она едва заметно улыбнулась.
– А как вы отнесетесь к тому, чтобы вести здесь хозяйство? Должность помощника аудитора, полагаю, оплачивается гораздо лучше той, что у вас сейчас.
– Да, пожалуй.
– Скажем, так: шестимесячный испытательный срок, а впоследствии домоправительский пятилетний контракт; стандартные условия, брак моногамный. Контракт могут отпечатать в моей конторе завтра утром.
– Это так неожиданно.
– Вздор, Александрина. Если в нашем возрасте все откладывать на потом, так ни к чему и не придешь. Что для нас пять лет? Мы уже доросли до свободы.
– Можно, я выпью? – спросила она. – Для моей программы поддержки здоровья это не очень полезно, но сейчас, по-моему, мне это просто необходимо.
Она нервозно взглянула на него, и он уловил во взгляде вымученный намек на близость.
Бумажный глянец кожи, тщательно уложенные волосы… Да, запоздалая попытка искупить прошлые грехи добавит в его жизнь новую тоскливую рутину. Он подавил вздох.
– Я найду вас, когда понадобится обсудить пункты, касающиеся наших половых отношений.
Государство Совета Союз Старателей 23.06.83
Константин заглянул в резервуар. За стеклом окошка плавала разбухшая от воды голова Паоло Мавридеса. Темные вьющиеся волосы, характерная особенность генолинии Мавридесов, вяло шевелились над затылком и плечами. Налитые кровью зеленые глаза были открыты. Инъекции парализовали зрительный нерв. Спинальный блок сохранил ему способность чувствовать, но не двигаться. Слепой и глухой, недвижный, окруженный водой, имеющей температуру тела, Паоло Мавридес пребывал в сенсорной изоляции уже две недели.
Кислород подавался прямо в трахею. Капельницы в венах предохраняли от истощения.
Константин коснулся черного переключателя на резервуаре, и динамики, установленные специально для этого случая, ожили. Молодой боевик разговаривал сам с собой, бормоча на разные голоса что-то вроде литании.
– Паоло, – окликнул его Константин.
– Я занят, – отвечал тот. – Зайдите позже.
– Хорошо, – хмыкнул Константин, щелкнув по микрофону, чтобы изобразить звук отключаемого динамика.
– Нет, погодите, – тут же сказал Паоло. Константин улыбнулся, уловив в его голосе легкий испуг. – Все равно спектакль испорчен. «Пастушьи луны» Феттерлинга.
– Ее давным-давно не ставят, – сказал Константин. – Ты в это время был совсем ребенком.
– Я выучил ее в девять лет.
– Надо же, какая память. И ведь катаклисты во все это верят. Проверка внутреннего мира воли… Ты долго пробыл здесь. Очень долго.
Константин выжидающе замолчал.
– Сколько же? – вырвалось у Мавридеса.
– Почти сорок восемь часов.
Мавридес коротко засмеялся, и Константин подхватил его смех.
– Ну конечно же, оба мы понимаем, это неправда. Нет, почти год! Ты страшно исхудал.
– Попробуй как-нибудь сам. Может, это решит проблемы с кожей.
– Это, молодой человек, последняя из моих трудностей. Я совершил тактическую ошибку, установив такую хорошую систему охраны. Ты не поверишь, как много дураков попадало до тебя в эту бочку. Ты сделал глупость, Паоло.
– А скажи-ка лучше, отчего твой голос звучит как глас божий?
– Такая техника. Мои слова поступают непосредственно к твоему внутреннему уху. Поэтому ты не можешь слышать собственного голоса. Аппаратура считывает его для меня с нервных окончаний твоей гортани.
– Понятно, – сказал Паоло. – Проволочные сработали.
– Ничего необратимого. Но поговорим о тебе, Паоло. Кто состоит в твоей бригаде?
– Я не катаклист.
– У меня твое оружие. Вот. – Вынув из кармана полотняной куртки маленькую таймер-ампулу, Константин покрутил ее в пальцах. – Обычное для катаклистов. Что это? PDKL-95?
Паоло молчал.
– Возможно, тебе этот препарат известен под названием «облом»?
– Перестроить твое сознание? – засмеялся Паоло. – Мне бы и в голову не пришла такая глупость. Сумей я оказаться с тобой в одной комнате, поставил бы на пять секунд, и обоим нам крышка.
