Джеймс открыл высокую стеклянную дверь и вышел из бального зала. Балкон был длинным, с высокими каменными перилами. Когда его отец был молодым, балкона не существовало, он появился после ремонта и перестройки здания Института. Его родители питали пристрастие к балконам.
Джеймсу почти казалось, что он находится на крыше, далеко от гостей, их болтовни, танцев, суеты и шума, но уединение не оказывало на него обычного успокаивающего действия. Он вдохнул лондонский воздух, насыщенный запахами дыма и сточных канав, и различил за силуэтами крыш и башен блестящую черную ленту Темзы. Он вспомнил речную воду, похожую на нефть, на дым в царстве Велиала. Он наклонился вперед, снова сделал глубокий вдох, желая избавиться от стеснения в груди, и его белая накрахмаленная манишка заскрипела, коснувшись каменных перил.
Нет, дело было вовсе не в том, что Джеймс испытывал ужас при мысли о свадьбе с Корделией. Ужаса он не испытывал и подумал: а что же он должен сейчас чувствовать? Когда он думал о жизни с ней в одном доме, его воображению представлялась хорошо натопленная комната, огонь в камине, шахматная доска или карты на столе. За окнами клубится туман, но в комнате уютно, поблескивает золотое тиснение на корешках книг на английском и персидском языках. Джеймс слышал ее нежный голос. Он постепенно погружался в сон, а она читала ему стихи на языке, которого он еще не знал.
Он велел себе забыть о всяких глупостях. Все сложится совершенно иначе: жизнь их будет представлять собой череду неловких ситуаций, им предстоит вести это странное и нелепое существование целый год, терпеть друг друга, соблюдать приличия, притворяться, чтобы потом, наконец, получить свободу. Но все же, когда он закрывал глаза…
– Джеймс.
Он понял, кто к нему обращается, даже не оборачиваясь. Он узнал бы этот голос везде и всюду. Грейс стояла у него за спиной, в тени. Балконные двери были закрыты, но Джеймс видел желтый свет, золотые ленты и цветы, слышал веселую музыку.
– Магнус Бейн каким-то образом заставил фортепиано играть, – негромко произнесла Грейс, – и теперь все танцуют.
Джеймс с силой вцепился в балконные перила и невидящим взглядом уставился на крыши. Он не встречался с Грейс после того собрания в Святилище, не переписывался с ней. Он чувствовал, что это было бы предательством по отношению к Корделии.
– Нам с тобой, наверное, нельзя теперь разговаривать. Так будет лучше, ты знаешь это.
– Может быть, это наша последняя возможность поговорить наедине, – ответила Грейс. Джеймс промолчал, и она продолжала прерывающимся голосом: – Видимо, Ангелу не угодно, чтобы мы были вместе, тебе так не кажется? Сначала я вынуждена была стать невестой Чарльза из-за матери. А в тот момент, когда я освободилась от нее, ты навеки связал себя с Корделией.
– Не говори о ней, не упоминай ее имени, – воскликнул Джеймс со страстностью, изумившей его самого. Потом склонил голову, чувствуя на языке привкус дождя и металла. – Она самая добрая из всех…
– Я знаю, что она сделала ради тебя, Джеймс, – негромко ответила Грейс. – Я знаю, что ты не был с ней в ту ночь. Ты отправился в Идрис, чтобы сжечь Блэкторн-Мэнор. Я понимаю, она сказала это, чтобы защитить тебя от обвинения. Однако я не подозревала, что она способна на подобное коварство.
– Это не коварство. Это великодушие, – возразил Джеймс. – Она согласилась потратить год своей жизни на брак, который не нужен ей и никогда не был нужен, только для того, чтобы спасти меня от тюрьмы.
– Год? – переспросила Грейс. – Значит, вы так договорились?
– Я не буду обсуждать это с тобой, – пробормотал Джеймс. В груди что-то болело. Он не мог дышать, как будто его придавило каменной плитой.
– Должно быть, ты ненавидишь меня, – сказала Грейс. – Ведь это все происходит из-за меня, из-за моей просьбы.
– Я ни в чем не виню тебя, Грейс, но мы не можем больше быть друзьями. Не стоит причинять друг другу лишние страдания.
Некоторое время они молчали. Грейс все так же стояла в тени, но он прекрасно представлял себе ее лицо и фигуру, ведь он видел ее недавно в бальном зале, видел ее зеленое платье и изумрудные серьги. Он узнал это украшение – прежде оно принадлежало Шарлотте. Должно быть, она отдала серьги сыну, чтобы тот подарил их Грейс.
– Я рада, что ты будешь именно с Корделией, – наконец, заговорила Грейс.
– Жаль, что я не могу сказать того же по поводу Чарльза, – ответил Джеймс. – Корделия заслуживает лучшего, и я постараюсь сделать ее счастливой, насколько это возможно. Может быть, Чарльз сделает то же самое для тебя.
– Мы можем пожениться через год, – прошептала она. – Я уговорю Чарльза подождать, а потом ты разведешься с Корделией… это вполне возможно.
Джеймс ничего не ответил. Боль в груди становилась невыносимой. Он чувствовал, что разрывается надвое, в буквальном и переносном смысле.
– Джеймс? – произнесла Грейс.
Он стиснул зубы и проглотил слова, готовые сорваться с языка: «Да, прошу, жди меня, и я буду ждать тебя, Грейс. Я помню лес, и тени, и твое белое платье, Грейс».
Он почувствовал во рту привкус крови и с силой вцепился в перила; ему показалось, что он сейчас сломает себе пальцы.
Секунду спустя Джеймс услышал тихий скрип балконной двери. Дверь открылась, затем закрылась. Он стоял неподвижно минуту, другую. Когда он, наконец, обернулся, оказалось, что он остался на балконе один. Грейс нигде не было.
Вместо нее он увидел там, в зале, Корделию. Она танцевала с Мэтью. Ее прекрасные непокорные волосы выбивались из-под шелковой ленты. Оба смеялись.
Ловко пробираясь среди танцующих пар, Анна вздохнула про себя: почему-то вечер не доставил ей ожидаемого удовольствия. Несмотря на то, что она уже давно рассталась с романтическими иллюзиями по поводу вечной любви, ей по-прежнему нравились приемы в честь помолвок, особенно если кто-то из будущих супругов приходился ей другом. А это, признавалась она себе, происходило не так уж часто.
Но сегодня все было иначе. Здесь присутствовали почти все, кто ей нравился: «Веселые Разбойники», тетки и дядья, члены ее многочисленного семейства, а также – в качестве особенно кричащей и безвкусной вишенки на глазированном торте – не кто иной, как сам Магнус Бейн. Он любезно помог установить магические барьеры вокруг дома ее родителей в тот день, когда ранили Кристофера. Анна была перед ним в долгу, но это нисколько не беспокоило ее: она была уверена в том, что день, когда он придет требовать долг, будет весьма занятным. Ее беспокоили две другие вещи. Несмотря на то, что Джеймс являлся одним из ее любимых кузенов, а Корделия ей очень нравилась, в этой неожиданной помолвке чувствовалось что-то подозрительное.
Еще на том балу, когда Карстерсы впервые появились в лондонском обществе, Анна поняла, что Корделия безнадежно влюблена в Джеймса, а Джеймс безнадежно влюблен в Грейс Блэкторн. Она наблюдала за ними, сделала свои выводы и решила пригласить Корделию на чай. Она считала, что безнадежная любовь – это ужасно, и надеялась заставить девушку забыть Джеймса. Но вскоре Анна уяснила, что характер у Корделии серьезный и твердый, и от этого новая знакомая понравилась ей еще больше. Понравилась настолько сильно, что ей, Анне, ужасно захотелось, чтобы Джеймс очнулся и увидел, какой дар преподнесла ему судьба. Она думала, что платья помогут – и осталась весьма довольна ошеломленным видом Джеймса, наблюдавшего за ее танцем в Адском Алькове. В конце концов Анна почти поверила в то, что у Джеймса возникли некие чувства к Корделии. Грейс стала невестой Чарльза, и единственное препятствие было устранено. И вдруг это неожиданное заявление Корделии на собрании Анклава.
