Кристоферу она тоже приходилась кузиной, но Джеймс знал, что ни тот, ни другой никогда ее не видели.
– Именно, Грейс, – согласился Томас. – Тетя Татьяна всегда вела абсолютно уединенную жизнь в Идрисе – никаких гостей и тому подобного, – но, насколько я понял, она решила переехать обратно в Лондон, так что мои родители разволновались не на шутку.
Джеймсу показалось, что сердце его сбилось с ритма, потом застучало глухо, медленно.
– Грейс, – заговорил он и вдруг увидел, что Мэтью бросил на него быстрый взгляд исподтишка. – Грейс – она переезжает в Лондон?
– Похоже, Татьяна хочет ввести ее в общество. – На лице Томаса отразилось недоумение. – Ты, наверное, познакомился с ней там, в Идрисе? По-моему, ваш дом находится по соседству с Блэкторн-Мэнором?
Джеймс механически кивнул. Он вдруг ощутил тяжесть браслета на правой руке, хотя носил его много лет и настолько к нему привык, что уже не замечал.
– Обычно я вижу ее каждое лето, – сказал он. – Если не считать нынешнего, конечно.
«Если не считать нынешнего». Он не нашел в себе сил возразить родителям, когда они сказали, что семья Эрондейл проведет это лето в Лондоне. Не смог заговорить об истинной причине, побуждавшей его вернуться в Идрис. В конце концов, насколько им было известно, он едва знал Грейс. Он не мог объяснить, не мог заговорить о тошнотворном чувстве, об ужасе, который охватывал его при мысли о том, что он увидит ее только через год.
Этот секрет Джеймс хранил с тринадцати лет. Стоило ему закрыть глаза, и он видел перед собой высокие ворота Блэкторн-Мэнора, видел собственные руки – руки без шрамов, руки ребенка, которые прилежно резали колючие плети вьющихся растений. Он видел Длинный Зал особняка, занавески, которые развевал ночной ветер, и слышал музыку. Он видел Грейс в платье цвета слоновой кости.
Мэтью задумчиво наблюдал за ним, но озорные огоньки не плясали в его глазах. Мэтью, и только ему из всех друзей Джеймса, была известна история знакомства Джеймса и Грейс Блэкторн.
– Положительно, Лондон подвергся нашествию дебютанток, – заметил Мэтью. – Скоро приезжает семейство Карстерсов, слышали?
Джеймс кивнул.
– Люси ночами буквально не спит, не может дождаться, когда увидит Корделию.
Мэтью налил себе вина.
– Вполне их понимаю; должно быть, им чертовски надоела деревенская жизнь в Девоне – как там называется их поместье? Сайренворт? Если я не ошибаюсь, они приезжают через пару дней…
Томас опрокинул свой бокал. А заодно по скатерти покатился бокал Джеймса и пробирка Кристофера. Томас еще не привык к тому, что занимает в пространстве гораздо больше места, чем прежде, и иногда двигался очень неуклюже.
– Вся семья Карстерсов приедет, ты сказал? – пробормотал Томас.
– Кроме Элиаса Карстерса, – пояснил Мэтью. Элиас был отцом Корделии. – Но Корделия, естественно, будет, а вместе с ней… – Он многозначительно приподнял брови.
– О, дьявольщина, – воскликнул Кристофер. – Алистер Карстерс. – У него сделалось такое лицо, словно его мутило даже при звуке этого имени. – Я правильно вспомнил? Это тот самый отвратительный тип?
– «Отвратительный тип» – это еще мягко сказано, – заметил Джеймс. Томас полотенцем вытирал со стола лужу вина, а Джеймс озабоченно следил за ним. В школе Томас был застенчивым, тихим мальчиком, а Алистер – задирой и хулиганом. – Мы вполне можем избежать общения с Алистером, Том. У нас нет никаких причин проводить время вместе, и я с трудом могу представить, чтобы он, в свою очередь, жаждал нашего общества.
Томас хотел что-то сказать, но запнулся, брызгая слюной. Причиной тому послужила вовсе не речь Джеймса. Содержимое пробирки Кристофера, вылившееся на скатерть, приобрело красно-коричневый цвет и начало разъедать столешницу. Все вскочили с мест и схватились за полотенца Полли. Томас поспешно выплеснул на стол кувшин воды, но при этом облил Кристофера так, что у того одежда промокла насквозь. Мэтью согнулся пополам от хохота.
– Слушайте, ну ничего себе, – пробубнил Кристофер, убирая с лица влажные волосы. – Это действительно сработало, Том. Кислота нейтрализована.
Томас тряхнул головой.
– Кому-то следовало бы нейтрализовать тебя, придурок…
У Мэтью началась самая настоящая истерика.
Несмотря на весь этот хаос, окружавший его, Джеймс невольно унесся мыслями далеко-далеко. Столько лет, в сотнях писем, которыми они тайно обменивались, Джеймс и Грейс клялись друг другу в том, что однажды они будут вместе; что придет день, они станут взрослыми, и тогда поженятся, пусть даже против воли старших, и будут жить вместе в Лондоне. Это всегда было их мечтой.
Так почему же она не сообщила ему о своем приезде?
– Ой, смотрите! Альберт-холл! – воскликнула Корделия, прижимаясь носом к окошку экипажа. Был чудесный день, солнце заливало Лондон ослепительными лучами, и белые аристократические особняки Южного Кенсингтона буквально сияли, словно ряды фигур из слоновой кости в дорогом комплекте шахмат. – В Лондоне действительно чудесная архитектура.
– Как тонко подмечено, – издевательски протянул ее старший брат Алистер. Забившись в угол кареты, он делал вид, будто углублен в чтение какой-то книги по математике. Всем своим видом он стремился показать, что его нельзя отвлечь такой ерундой, как архитектура. – Уверен, никто до тебя не высказывал вслух мнения о лондонских зданиях.
Корделия сердито уставилась на него, но он даже не соизволил поднять взгляд от книги. Разве он не понимает, что она всего лишь пытается поднять им настроение? Их мать, Сона, сидела с усталым видом, безвольно привалившись к стенке кареты; глаза ее были обведены синими кругами, и ее смуглая кожа, обычно сияющая, приобрела болезненный желтоватый цвет. Состояние матери беспокоило Корделию уже несколько недель, с того самого дня, как новости из Идриса, новости об отце, достигли Девона.
– Дело в том, Алистер, что на этот раз мы приехали сюда не в гости. Мы собираемся жить здесь постоянно. Познакомимся с новыми людьми, будем принимать гостей; вовсе нет нужды сидеть взаперти в Институте – хотя мне хотелось бы, чтобы Люси постоянно была рядом…
– А заодно и Джеймс, – вставил Алистер, не отрываясь от своего учебника.
Корделия заскрежетала зубами.
– Дети. – Мать Корделии взглянула на молодых людей с упреком. Алистер скорчил недовольную гримасу – через месяц ему должно было исполниться девятнадцать, и он, по крайней мере, в собственных глазах, давно уже не был ребенком. – У нас есть серьезные дела. Как вам прекрасно известно, мы приехали в Лондон вовсе не ради развлечений. Мы здесь представляем нашу семью.
Корделия взглянула на брата уже не столь враждебно. Она понимала, что он тоже тревожится насчет Соны, хотя никогда не признавался в этом вслух. Она уже миллион раз задавала себе вопрос: что конкретно известно ему о положении, в котором находится отец? Она также понимала, что Алистер знает больше ее самой, но ни за что не станет говорить с ней об этом.
