Воспоминания об учебе в Академии были все еще свежи в его памяти, и он решил, что нет, все же Алистер был злым, был с самого детства. Но сейчас он казался более спокойным, задумчивым.
Покинув музей, молодые люди отправились гулять по набережной Сены. Алистер с интересом расспрашивал про Мадрид, а Томасу удалось выудить у него несколько историй о жизни в Дамаске, Марокко и Париже. Сам Томас никогда прежде не покидал Лондон, разве что для поездок в Идрис, и чувствовал себя рядом с Алистером просто деревенщиной. Но, с другой стороны, ему казалось, что все эти бесконечные переезды заставляют человека чувствовать себя таким одиноким.
Перед ними высилась Эйфелева башня, и Алистер жестом указал на металлическое сооружение.
– Ты там еще не был?
– Почему же, был, – ответил Томас. – Оттуда открывается потрясающий вид.
– А что ты думаешь о виде отсюда? – спросил Алистер.
У Томаса возникло четкое ощущение, будто собеседник расставил ему ловушку, но он не знал, откуда взялось это опасение, и как избежать этой ловушки.
– Мне кажется, это удивительная штука, – пробормотал он. – Во всем мире нет другой такой.
Алистер невесело ухмыльнулся.
– Ты прав, нигде больше такой нет. Парижан она приводит в ужас. Они считают, что башня уродлива, неуместна, возмутительна, портит вид, и называют ее «смехотворной, бесполезной и чудовищной».
Томас снова оглядел башню. Лучи закатного солнца окрашивали металлическую конструкцию в золотой и розовый цвета. На какое-то мгновение эта картина напомнила ему высокие, стройные башни из адамаса, защищавшие столицу Сумеречных охотников, город Аликанте. Они точно так же отражали свет вечернего солнца и «хранили» его несколько дольше, чем это казалось возможным.
– Она вовсе не чудовищна, – сказал он. – Она просто необычная.
Алистер, судя по выражению его лица, был доволен этим ответом.
– Совершенно верно. Гюстав Эйфель – гений, и я уверен, что однажды его башню оценят по достоинству. Иногда нужно позволить человеку делать то, что он умеет делать лучше всего, даже если современникам это представляется полным безумием.
Они поужинали в каком-то бистро неподалеку от отеля, которое Томас счел вполне приличным, а Алистер назвал «сносным». Они говорили до позднего вечера; хозяин уже выпроводил последних посетителей и собрался закрывать заведение, а они все беседовали: о книгах, о путешествиях, музыке и истории. Томас рассказал Алистеру о том, что он хочет сделать татуировку в виде компаса на внутренней стороне руки. Он никому еще об этом не говорил, и Алистера это сообщение как будто бы заинтересовало.
– А где именно? – спросил он, и когда Томас показал, где, Алистер прикоснулся к его руке и рассеянно, не осознавая, что делает, провел кончиками пальцев от запястья до локтя.
Томаса охватило странное волнение; он дрожал всем телом, будто на морозе, хотя ему внезапно стало жарко. Алистер ничего не заметил, убрал руку и попросил у официанта счет, который сам и оплатил. Алистер отказался говорить Томасу, где он живет, но, к его удивлению, договорился о встрече назавтра и назвал парижский адрес.
Прождав на нужном месте пятнадцать минут, Томас решил, что Алистер не придет и, скорее всего, сейчас в компании своих приятелей смеется над его наивностью; но Алистер все-таки пришел и даже извинился за опоздание. Он повел Томаса к дверям театра «Робер Удэн».
– Я знаю, что нам не рекомендуется интересоваться развлечениями простых людей, – сказал Алистер, – но ты должен это увидеть. Это фильм. Движущееся изображение! Сейчас идет новинка, называется «Le Voyage dans la Lune»
[25].
Даже знаний Томаса хватило на то, чтобы перевести эту фразу; и в течение семнадцати минут они сидели, поражаясь про себя достижению простых людей – они заставили картинки двигаться, и казалось, что на сцене действуют актеры, хотя это была всего лишь проекция на экране. За кадром слышен был чей-то голос – Томас предположил, что это рассказчик, но мог разобрать в речи лишь отдельные слова. Несмотря на это, он с удовольствием смотрел фильм: люди в странных костюмах забирались в какой-то большой металлический ящик, похожий на артиллерийский снаряд, и отправлялись на Луну, где за ними гонялись не менее странные местные жители.
– Как ты думаешь, это все было по-настоящему? – обратился он к Алистеру, когда они вышли из кинотеатра, моргая на ярком солнечном свету.
– Что? Да что ты, не говори глупостей, – засмеялся Алистер, заправляя за ухо прядь черных волос. Женщины всегда вздыхали о блондинах, вроде Мэтью, словно светлые волосы были каким-то даром небес; но Томас втайне считал, что темные волосы и глаза гораздо привлекательнее. – Это вроде игры или трюка фокусника. Простые люди больше ничего не умеют; истинная магия им недоступна, поэтому они показывают фокусы, которые выглядят как волшебство. Но это все не настоящее.
Алистер распрощался с Томасом на перекрестке; он сказал, что завтра покидает Париж, но по-прежнему отказывался отвечать на вопросы Томаса о том, зачем он приехал во французскую столицу, куда уезжает и почему именно завтра. Томас решил, что они, в конце концов, никакие не друзья, хотя он с удовольствием провел время в обществе Алистера. Но кто же такой тогда друг, размышлял он, если не человек, с которым приятно пообщаться и провести время?
Последние два дня представлялись ему в виде какого-то отрывочного сна. Алистер появился словно из ниоткуда и теперь исчезал неизвестно куда, и Томас понятия не имел, когда они встретятся снова, и как они будут держаться друг с другом. Может, теперь они все-таки друзья? Были ли они друзьями в эти два дня?
– Я сам через пару дней возвращаюсь в Испанию, – сказал Томас, и Алистер хмыкнул.
– Странно, что ты вообще приехал сюда из Мадрида. Вроде отдыха от каникул.
– Наверное, – пробормотал Томас, но затем нахмурился. – Нет здесь ничего странного. Год за границей – это вовсе не каникулы. Это назначение на определенный пост. Неужели тебе обязательно постоянно меня подкалывать?
Алистер вздрогнул.
– Извини, – сказал он после довольно долгой паузы. – Я не хотел тебя обидеть.
В этот момент он показался Томасу несчастным и уязвимым, и впечатление было таким сильным, что Томасу захотелось… он сам не знал, что ему хотелось бы сделать, но он протянул бывшему врагу руку; Алистер несколько мгновений пристально смотрел на нее, затем пожал.
Рука у него, в отличие от загрубелой ладони Томаса, была мягкая и теплая, и Томас вспомнил ощущение, испытанное, когда Алистер провел пальцами по его запястью. Он постарался сделать непроницаемое лицо и не выдать себя. Они обменялись рукопожатием.
Алистер не расспрашивал Томаса о его друзьях и семье. И Томас, в свою очередь, не задавал Алистеру вопросов о других. В течение этих двух дней они вели себя так, словно на всем белом свете не существовало никого, кроме них.
