Кроме того, химия (которая веками была частью алхимии с ее фокусами и магией) выделилась в отдельную ветвь науки. Начиная с середины XVIII века ученые разработали ряд тестов для определения содержания мышьяка, хотя некоторые были весьма ненадежны (в зависимости от того, какие еще вещества присутствовали в образце).
В 1833 году британский химик Джеймс Марш исследовал человеческие органы и остатки кофе в ходе суда над Джоном Бодлом, которого обвиняли в том, что он отравил скупого и отвратительного по характеру деда, дабы забрать наследство. Аптекарь подтвердил, что продал Бодлу белый мышьяк.
Марш провел обычный тест: размял образец тканей из органов мертвеца и остатки кофе и пропустил через них пузырящийся сероводородный газ. В результате образовался желтый осадок, сульфид мышьяка, что подтверждало теорию об отравлении. Однако к тому времени, как Марш давал показания в суде, осадок размыло, и в качестве доказательства он использоваться не мог. Сомнение было истолковано в пользу обвиняемого.
Однако Марш знал, что Бодл виновен – и двадцать лет спустя он в самом деле сознался в убийстве старика. Разочарование подпитывало решимость химика разработать новый тест на мышьяк, который будет показателен в зале суда. К 1836 году он создал так называемую пробу Марша: к образцу добавлялась серная либо соляная кислота, а затем цинк. При реакции кислоты с цинком выделялся водород, а мышьяк связывался с водородом, образуя газ арсин, который пузырился в растворе. Газ пропускали через раскаленную стеклянную трубку, и на выходе он воспламенялся, оставляя черный след на стеклянной пластине, располагавшейся у сопла.
С середины XVIII века ученые изобрели ряд химических тестов для определения содержания мышьяка. Но некоторые тесты были весьма ненадежны.
Проба Марша позволяла определить содержание даже небольшого количества мышьяка— две частицы на миллион. С 1851-го и до 1970-х годов ученые использовали пробу Марша, параллельно разрабатывая ряд эффективных анализов для определения всех видов ядов, включая алкалоиды (то есть яды растительного происхождения). Все эти научные достижения заставили мертвецов по-настоящему заговорить.
В Викторианскую эпоху использование микроскопа серьезно продвинуло медицину, хотя этот прибор к тому моменту уже имел длинную и необычную историю. Астроном Галилео Галилей изобрел его в 1609 году: увеличение, которое давал сложный микроскоп, во много раз превышало способности увеличительных линз, которыми пользовались на протяжении веков.
Иронично, но человеком, который довел микроскоп до ума, был вовсе не ученый, а торговец тканями. Голландский драпировщик Антони ван Левенгук хотел изучать качество нити, и для этого ему было недостаточно увеличения, которое давала увеличительная линза. Он разработал собственные, однако изучением ткани для своего магазина не ограничился. Любопытство подтолкнуло его рассмотреть под микроскопом каплю воды из пруда, и драпировщик был потрясен, увидев в ней крошечных «зверьков». Его письмо в Лондонское королевское общество – первое свидетельство человека, наблюдавшего бактерии.
Королевское общество, увы, не восприняло Левенгука всерьез. 20 октября 1676 года Генри Ольденбург, секретарь общества, ответил так: «Ваше письмо от 10 октября прочитали с огромным удовольствием. Рассказ о миллиардах "маленьких животных", плавающих в дождевой воде, которые вы наблюдали с помощью вашего так называемого микроскопа, вызвал у нас немалое веселье, будучи зачитанным на последнем заседании. Описания анатомии и наблюдений за этими существами, несомненно, достойные романа, привели одного из членов нашего общества к мысли, что ваша "дождевая вода" могла содержать в себе достаточное количество дистиллированного спирта, поглощенного исследователем…»
«Что касается меня, – продолжает Ольденбург, – то я воздержусь от рассуждений о трезвости ваших наблюдений и достоверности показаний вашего инструмента. После проведения голосования среди членов общества (увы, сопровождавшегося значительным числом смешков) было решено не публиковать ваше сообщение в нашем журнале. Однако все мы желаем вашим "зверькам" здоровья, процветания и успешного ведения дел их "первооткрывателем"».
Тем не менее спустя год по договоренности некоторые члены общества посетили Левенгука. Как и он, они смогли наблюдать в микроскопе крошечных существ, что некоторым образом оправдывало его.
Оставив изучение воды из пруда, Левенгук поместил под микроскоп образец собственной слюны и соскоба зубного налета и был совершенно очарован. 17 сентября 1683 года он снова написал в Королевское общество: «Я с большим удивлением увидел, что и в этих образцах наблюдается огромное количество маленьких животных, непрерывно движущихся».
Во рту старика, который никогда в жизни не чистил зубы, Левенгук обнаружил «невероятно большую компанию живых организмов… Более того, их было так много, что весь образец жидкости, казалось, живет своей жизнью». К сожалению, потребовалось еще двести лет, чтобы задаться вопросом, могут ли эти крошечные забавные существа быть убийцами.
К 1830-м годам убийственная практика кровопускания, а также слабительные и рвотные препараты вышли из моды, но лишь к 1870-м годам бессмысленные теории о четырех гуморах и экскрементальных миазмах выкинули на свалку истории. Прогресс в основном обусловлен работой немецкого патолога Рудольфа Вирхова, страстного любителя микроскопа. Он заменил гуморальную теорию клеточной доктриной, доказав, что болезнь вызывают изменения в клетках организма.
Исследователи вдруг начали совершать открытия одно за другим. В 1876 году немецкий врач Роберт Кох открыл первую бактерию, вызывающую эпидемию, – бактерию сибирской язвы. Француз Александр Йерсен в 1894 году открыл бациллу бубонной чумы, названную в его честь, – Yersinia pestis. В 1880 году Шарль Луи Альфонс Лаверан смог идентифицировать паразита, вызывающего малярию, но лишь в 1898 году уже британский хирург сэр Рональд Росс доказал, что переносчиком паразита являются комары.
Новые процедуры позволяли четко и точно ставить диагнозы и по большей части верно определять причины смерти. Питаемый невежеством страх, от которого рождались слухи об отравлении, стих благодаря науке.
Глава двадцать четвертая
«Демократизация» яда
По иронии судьбы, когда достижения медицины и науки XIX века уменьшили страх отравления в королевских кругах, яды получили наибольшее распространение. Во-первых, в силу доступности. Убийце больше не требовалось обладать богатством Медичи (которые, как известно, держали целую фабрику по производству ядов), чтобы расправиться с врагом. Крысиный яд на основе мышьяка – ничем не примечательный белый порошок, который легко спутать с мукой или кондитерским сахаром, – продавался за гроши. Не существовало законов, требовавших фиксировать, кто его покупает, – это мог сделать даже ребенок.
Препараты на основе мышьяка, которые в свое время свели с ума короля Георга III, – порошок Джеймса и раствор Фаулера – использовались в качестве домашних лекарств вплоть до 1950 года. Мышьяк все еще добавляли в мази и клизмы, вдыхали в виде паров, а в 1908 году его стали использовать для лечения сифилиса вместо ртути в новом лекарстве под названием сальварсан. Оно использовалось до тех времен, пока пенициллин не стал доступен большинству в 1945 году.
