Мыском ноги он нащупал подушку и опустился на нее, скрестив ноги. Привычный ритуал уже начался: оба мужчины рассчитывали каждый свой жест. Сенешаль любил эту молчаливую церемонию, хотя сожалел о том, что так легко попадает под очарование странного места. Он не знал, как избежать его влияния. Да и не хотел этого. Ведь это убежище отчасти принадлежало и ему тоже. Здесь он забывал об Абиме и его законах.
— Я могу уступить тебе двух, — прошептал кехит.
— Только двух?
— Твои заключенные… Они слишком стары, чересчур потрепаны жизнью. После трансформации камень остается излишне шероховатым. Этого недостаточно. Если мы отпустим их сейчас, они больше не найдут дороги назад. И ты это знаешь.
— Только двух… — процедил Мадокьель.
— Человек, которого ты ищешь, настолько ловок?
— Да. Но будь, что будет, я больше не могу ждать.
— Тогда они принадлежат тебе.
Кехит встал, Мадокьель последовал его примеру. Они приблизились к мужчине, распростертому на скамье. Перекошенное от боли лицо заключенного уже приобрело тот восковой оттенок, который сообщает о приближении неминуемой смерти. Его сознание было неразрывно связано с сознанием саланистры, проникшей в его тело. Окаменение еще не закончилось, ведь ящерка только начала прокладывать свой путь. В обычное время это создание движется в толще камня. Но сегодня оно вгрызалось в еще теплые органы жертвы, в его трепещущие мышцы, нервы.
Хаим склонился к узнику и постучал по его груди. Саланистра услышала приказ и тут же возникла под рукой кехита. Влажная мордочка цвета меди ткнулась в раскрытую ладонь. Хаим схватил существо за шею и протянул его Мадокьелю.
— Вот первая, — сказал он, прежде чем подойти ко второму заключенному.
Этот уже не чувствовал страдания: его мозг затвердел. Хаим внимательно осмотрел окаменевшую грудь покойника, всю изрытую крошечными бороздками — работа саланистры. Эта ящерка должна получиться много лучше первой. Она уже исследовала все тело заключенного. В данный момент саланистра спала, свернувшись клубочком между ног мертвеца. Хаим осторожно взял существо в руки и положил его в ивовую корзиночку.
— Заботься о ней как следует, — прошептал кехит, протягивая корзинку сенешалю. — Она первой найдет нужного тебе человека. Вторая лишь сменит подругу.
— Отлично.
Хаим строго посмотрел на слепца. Его печалило, что Мадокьель относится к саланистрам как к заурядным инструментам, что он не может увидеть их красоту, оценить их ум.
— Сначала дай им ознакомиться с Дворцом. Они должны сродниться с Абимом.
— Все как обычно…
— Да. А теперь оставь меня. У меня еще много работы.
Кехит протянул руку, что означало конец беседы. Мадокьель еле слышно пробормотал: «Спасибо».
По пути к собственным апартаментам все мысли сенешаля были обращены к Маспалио. С двумя саланистрами блюститель порядка быстро отыщет беглеца — дни фэйри сочтены. Теперь каждый раз, делая шаг, Принц будет производить ничтожно малую вибрацию, которая, словно эхо, распространится по всему «телу» города. И именно эту вибрацию почувствуют эти «пожиратели камня», пронзая саму плоть Абима. Скоро, очень скоро прославленный Принц Маспалио снова предстанет перед судьями.
Предстанет в последний раз.
Он любит цвета. Его отец, придворный художник, сделал все возможное, чтобы привить сыну любовь к краскам. Однако он даже представить себе не мог, что кисти и палитры могут стать проводниками в Бездну. В раннем возрасте Октанс почувствовал неодолимую тягу ко всему, что было связано с демонами. Его зачаровывал сам язык заклинателей: Алые, Опаловые — имена обитателей Тени были неразрывно связаны с так горячо любыми юношей цветами, и потому он захотел прикоснуться к ним. Но Октанс был слишком нелюдимым, слишком независимым, чтобы постичь саму суть сговора. Еще малым ребенком он начал бродить по коридорам дворцов, научившись жить в полном одиночестве. Он наугад выбирал дорогу в лабиринте кулуаров, и там сталкивался с теми или иными людьми. Одинокое существование совершенно дикого ребенка среди принцев и придворных.
Затем старость незаметно подкралась к отцу мальчика. Словно износившаяся плотина, его тело уступило неумолимому напору времени. Неистовость мазка потеряла былую силу, глаза подернулись пеленой и в конечном итоге предали мастера. Октанс, еще подросток, следил за медленным угасанием родителя, переживал из-за того, что отец теряет свое влияние, становится никому не нужным хламом, и все чаще и чаще прячется в самых темных залах. Несмотря ни на что, живописец продолжал писать, хотя старость и украла его незаурядный талант. Понемногу он превращался в примитивный механизм, который день за днем повторяет одни и те же движения. Художник забросил карандаш, он больше не делал эскизов, наносил краски прямо на холст, не думая о том, что творит. Его собратья по цеху осуждали эти декадентские произведения и избегали встреч со стариком. «Творения безумца, пьяницы…» — повторяли они, не обращая внимания на сына художника.
Ребенок страдал. Но он был злопамятен, и в его сердце поселилась темная ненависть. Он ухаживал за отцом с почти болезненной нежностью. Каждые утро и вечер Октанс мыл и причесывал родителя, выводил его на прогулки, а порой поддерживал лесенку, когда живописец принимался покрывать краской огромные полотна.
Октанс сохранил странные воспоминания о той эпохе. В них царила гнетущая тишина. Себя самого он видел присевшим на корточки в темном углу комнаты, откуда наблюдал, как из-под перепачканных краской пальцев появляются невероятные, фантастические фигуры. Возможно, именно тогда, неотрывно следя за каждым жестом художника, Октанс обрел свою власть. Возможно, постигая структуру сошедших с ума цветов, он и стал палачом?
Все началось с крошечного красного пятнышка, увиденного мельком. Этот заурядный цветовой мазок появился на стене после того, как мимо нее прошествовала юная инфанта. Октанс подошел поближе и коснулся пятна рукой, и вот тогда он понял, что речь идет о чем-то необыкновенном. Это не могло быть обычной высохшей краской или даже кровью. Поверхность пятна светилась в полумраке коридора. Октанс окликнул мужчину, пробегавшего мимо, и продемонстрировал ему обнаруженную диковинку. Мужчина лишь покачал головой, как будто бы не видел ничего необыкновенного, и удалился, недовольно ворча и бросая косые взгляды через плечо. Тогда Октанс показал пятно какому-то придворному — та же реакция.
Его сочли умалишенным. А он стал преследовать инфанту. Молоденькая принцесса носила длинное алое платье, цвет которого напомнил Октансу цвет кляксы, увиденной на стене.
Затем начали появляться другие пятна, они возникали там, где девушка прикасалась к дворцовым стенам. Цветовая подпись, это не могло быть ни чем иным! Паренек решил, что на самом деле инфанта — фея, и потому незаметно ходил за ней по пятам. Он наблюдал за девицей целыми днями, мечтая поговорить с ней. Когда Октанс все же осмелился приблизиться к красавице, она смерила его разгневанным взглядом и приказала слугам как следует поколотить наглеца.
