— Проклятая шлюха, — рычит мессир де Рошронд, наматывая волосы несчастной на сжатый кулак. — Почему ты не желаешь мне подчиняться? Ты находишь его отталкивающим? Грязным? Ну-ка, отвечай!
Рывок, и женщина вынуждена склонить голову. Я не двигаюсь, зачарованный видом обнаженного бедра, молочно-белой плоти, которую отец так хочет предоставить в мое полное распоряжение.
— Сын барона! Тебе этого мало? — кричит отец.
Кончиком шпаги он приподнимает подол платья и смотрит на меня:
— Видишь, Агон! Я хочу, чтобы ты боялся этого тела, хочу, чтобы ты опасался его, словно чумы. Ни один мужчина, ни один рыцарь никогда бы не осмелился перечить мне, как это делает она. Ты меня понимаешь?
— Нет… отец, — бормочу я.
— Дурак! Неужели ты не можешь понять, что у нее больше власти, чем у вооруженного наемника? Какие глазищи, черт возьми, какие глазищи… Да разве ты не видишь, что взгляд этой шлюхи оскорбляет! Дагу
[3], обнажи дагу…
— Отец!
— Я сказал: обнажи дагу!
В первый раз в глазах молодой женщины появляется страх. Она пытается высвободиться, но острие шпаги, приставленное к горлу, мешает пошевелиться.
— Гадина, — бросает отец, приподнимая шпагой хрупкий подбородок. — Куда подевалось твое высокомерие?! А ты, чего ты ждешь? — рявкает отец, указывая на дагу у моего пояса.
Я обнажаю кинжал. Медленно, так медленно, насколько это только возможно. Больше всего мне хочется исчезнуть, я мечтаю, чтобы плиты мостовой разверзлись под ногами и поглотили меня. Но молодая женщина по-прежнему здесь, передо мной, беззащитная пред моей жестокостью.
— Прирежь ее, — приказывает отец. — Прирежь, как овцу, и никогда больше не забывай о той власти, что они имеют над нами.
Ноги подкашиваются, дага кажется невероятно тяжелой.
— Агон!
Этот крик заставляет меня действовать. Я наношу удар. Один, второй, третий… четкие выверенные удары. Красавица вопит, а отец улыбается.
Во взгляде Амертины плескалось сострадание. Обливаясь липким потом, я тупо оглядывался по сторонам, пытаясь сосредоточиться на трепещущих ветках Ловца Света.
— Кошмар, — сказала старуха, направляясь ко мне. — Ужасные сновидения.
Я еще раз осмотрелся вокруг, а затем безотчетным жестом поднес руки к глазам. Боль исчезла, осталось лишь неприятное ощущение в нижней части лба.
— Дерево вылечило тебя, — добавила черная фея.
— Да, я больше не чувствую боли, — согласился я. — Как долго я спал?
— Наступила ночь, — сообщила собеседница.
— Уже? Но тогда почему так светло!
— Резонанс, Агон. Сумерки признали тебя. — Ее губы едва шевелились.
Она знала, что эти слова ранили меня, и ободряюще улыбнулась. Я ничего не ответил. В голове осталась лишь одна мысль: я должен бежать из этой школы, пусть мне даже придется добираться до берега вплавь…
— Где Урланк?
— Внизу, — ответила женщина, погладив тонкую ветку, которая легла ей на плечо.
— Отлично.
Я нашел Урланка у входа в павильон. Когда я появился на лестнице, он закрыл дверь и бросился ко мне.
— Агон, как вы себя чувствуете?
— Хорошо, — мрачно сообщил я.
— Я только что выпроводил очередного ученика. Они приходят толпами, желая знать все детали разыгравшейся драмы.
— Надеюсь, вы изобрели убедительное объяснение…
— Естественно. Я сказал, что это недоразумение, и, несмотря на заплечную сумку, которая выдавала вас с головой, в конечном итоге мне удалось убедить их, что вы просто хотели проверить, сколь сильно повлияла на вас школа.
Я согласно кивнул. Мог ли я рассчитывать на учителя?
— Вы должны мне помочь, Урланк. За оставшиеся три дня я совсем поседею, а моя кожа станет пепельной.
— Ну и что! Лишь серые кардиналы смогут увидеть эту странную окраску за пределами Школы Ловцов Света.
— Об этом не может быть и речи, и вы это прекрасно знаете. Невзирая на все мои усилия, деревья подстраиваются под мое сознание. Но мой дух силен, и я не намерен капитулировать.
— Вы преувеличиваете…
— Вздор! — вспылил я, хватая Урланка за воротник. — Вздор! Вы рады тому, что происходит. Но эту партию отцу не выиграть. И если будет нужно, то я стану без передышки твердить заповеди Наставничества все оставшиеся три дня. Так я и поступлю.
— Отлично, — учитель напрягся. — По всей видимости, не стоит упорствовать и пытаться оправдать вас в глазах всей школы или заставлять учиться моему искусству.
— Если мне удастся уйти, ускользнуть от этих проклятых деревьев, то клянусь вам, слышите, клянусь, я сделаю все возможное, чтобы вытащить вас отсюда.
— Это невозможно, Агон. — Урланк криво усмехнулся. — У вас никогда не получится, как вы сказали, «вытащить меня отсюда»…
— Почему бы и нет? Наставничество обладает реальной властью, в любой деревне нужны учителя.
Теперь лицо моего собеседника исказилось в страдальческой гримасе:
— Ни один преподаватель не может выжить за стенами школы. — Его голос звучал все глуше и глуше: — Все мы здесь потому, что в обычном мире обречены…
— Вас разыскивают бальи?
— Нет, дело не в этом. Каждый из учителей присоединился к Дьюрну, чтобы его деревья излечили смертельную болезнь или безумие. Арлекин — не исключение. Как вы думаете, почему он носит маску? Его кожа обезображена проказой, и лишь Ловцы Света спасают беднягу от неминуемой смерти. Стоит ему покинуть полуостров, как недуг тут же уничтожит его тело… Со мной — то же самое, болезнь лишь затаилась и ждет своего часа…
— Я… я не знал.
— Нет? Однако вы сами видели, что сделали солнечные лучи с вашими глазами. Только Дьюрн сможет избавить вас от печати сумрака и стереть все воспоминания о школе.
— И если я попытаюсь сбежать без его ведома, то обречен жить в вечной темноте?
— Нет, вы будете обречены на более страшные мучения. Даже луна будет ослеплять вас, и все закончится тем, что вы спрячетесь в каком-нибудь подвале и просидите там до тех пор, пока блеск крысиных глаз не начнет причинять вам такую боль, что вы умрете… Вот на что вы обречены.
Я привалился к стене. Волнение теснило грудь. Отлученный от Наставничества, вдали от моих братьев Странников, лишенный улыбки Эвельф, я чувствовал себя одиноким, потерянным и, забыв о достоинстве, принялся рыдать, как ребенок. Урланк подошел ко мне и положил руку на плечо:
