Он говорит: «Ну, это просто о путешествии. Я сейчас у Кука, пытаюсь заказать место в спальном вагоне до того города, про который говорил Макс, а у Кука говорят, что такой станции нет».
Я успокаиваю его:
«Они это часто говорят. Никто никогда не ездит в такие места, как мы ездим, и естественно, они о них и не слышали».
«Кажется, они думают, что на самом деле мне нужен Мосул».
«Нет, – уверяю я его, – он не нужен».
Внезапно на меня снисходит просветление.
«Вы спрашивали Камышлы или Нисайбин?»
«Камышлы! Разве это место называется не так?»
«Это название места, а станция Нисайбин – она на турецкой стороне границы. Камышлы – это сирийский город».
«Тогда все понятно. Макс ничего больше не говорил, что мне еще следует взять?»
«Пожалуй, нет. Карандашей у вас много, да?»
«Карандашей? – в его голосе звучит удивление. – Конечно».
«Вам потребуется множество карандашей», – говорю я.
Не до конца поняв зловещий смысл этих слов, он вешает трубку.
* * *
Мое путешествие до Стамбула проходит спокойно, и я благополучно провожу все свои туфли через турецкую таможню.
В Хайдарпаша я обнаруживаю, что в купе вместе со мной едет турецкая дама крупных размеров. У нее уже шесть чемоданов, две странной формы корзины, несколько полосатых мешков и различные пакеты с провизией. Когда я добавляю свои два чемодана и шляпную картонку, места, чтобы вытянуть ноги, уже не остается!
Крупную даму провожает другая, более стройная и более жизнерадостная дама. Она обращается ко мне по-французски, и мы приветливо беседуем. Я еду в Алеппо? Ах, ее кузина не так далеко! Говорю ли я по-немецки? Ее кузина немножко говорит по-немецки.
Увы, нет, я не говорю по-немецки! И по-турецки тоже? И по-турецки тоже не говорю.
Как неудачно! Ее кузина не говорит по-французски! Как же нам тогда быть? Как же мы сможем беседовать?
Мне кажется, говорю я, беседовать мы не сможем.
«Ужасная жалость, – говорит жизнерадостная кузина. – Вам обеим было бы интересно. Но пока поезд не тронулся, давайте расскажем все, что можем. Вы замужем, да?» Я признаю, что я замужем. «А дети? У вас, конечно, много детей? У моей кузины только четверо, но, – прибавляет она гордо, – трое из них мальчики!» Я чувствую, что для престижа Англии нельзя признаться, что я вполне удовлетворена одной дочерью. С бесстыдной лживостью я добавляю парочку сыновей.
«Прекрасно! – говорит, сияя, кузина. – Ну а теперь о выкидышах. Сколько у вас было выкидышей? У моей кузины было пять – два на трех месяцах, два на пяти и один преждевременно родившийся мертвый ребенок на семи месяцах». Я как раз медлю, обдумывая, не приврать ли выкидыш для усиления дружественных чувств, когда, к счастью, звучит свисток и жизнерадостная кузина выскакивает из купе и бежит по коридору. «Вам придется рассказать друг другу все подробности с помощью знаков!» – кричит она.
Перспектива пугающая, но мы вполне обходимся кивками, пригласительными жестами и улыбками. Моя спутница предлагает мне щедрую долю от своих огромных запасов очень острой еды, я приношу ей яблоко из вагона-ресторана в качестве вежливого отказа.
После того как корзины с едой распакованы, места для ног остается еще меньше, а запах еды и мускуса почти невыносим!
Когда наступает ночь, моя спутница проверяет, плотно ли закрыто окно. Я забираюсь на верхнюю полку и жду, пока негромкое и ритмичное посапывание не начинает раздаваться с нижней полки.
Очень осторожно я соскальзываю вниз и незаметно чуть-чуть приоткрываю окно. И возвращаюсь к себе наверх непойманная.
Утром, когда обнаруживается, что окно открыто, мы исполняем целую пантомиму, изображая изумление. С помощью множества жестов турецкая дама старается убедить меня, что это не ее вина. Она думала, что закрыла окно. Я жестами убеждаю ее, что нисколько не виню ее. Это, подразумеваю я, просто одна из тех вещей, которые случаются сами по себе.
Мы доезжаем до станции турецкой дамы, и она прощается со мной с величайшей вежливостью. Мы улыбаемся, киваем, кланяемся и выражаем сожаление, что языковой барьер не позволил нам хорошенько обсудить важнейшие факты наших жизней.
Во время ленча я сижу напротив милой пожилой американской дамы. Она размышляет, глядя в окно на женщин, работающих на полях.
«Бедняжки, – вздыхает она. – Не знаю, понимают ли они, что они свободны!»
«Свободны?» – я несколько растеряна.
«Ну конечно же, они больше не носят покрывало. Мустафа Кемаль со всем этим покончил. Они теперь свободны».
Я задумчиво смотрю на работающих женщин. Мне не кажется, что для них этот вопрос имеет хоть какое-то значение. Их день это нескончаемая цепь работ, и я очень сомневаюсь, приходилось ли им когда-нибудь наслаждаться такой роскошью, как покрывало, скрывающее лицо. Никого из жен наших местных рабочих я не видела под покрывалом.
Американская дама подзывает служителя и просит подать стакан горячей воды. «Je vais prendre, – говорит она, – des remedes»
[57].
Человек смотрит не понимая. Может быть, она хочет кофе, говорит он, или чая? С большим трудом заставляем его понять, что требуется именно просто горячая вода.
«Вы примете со мной за компанию соли?» – говорит моя новая знакомая по-дружески, как человек, предлагающий вместе выпить коктейль. Я благодарю, но отвечаю, что не люблю соли. «Но они вам полезны», – настаивает она. Мне стоит большого труда отказаться от того, чтобы мой организм хорошенько прочистили.
Я возвращаюсь в свое купе, вспоминая Абд эс Саляма и думая, как там у него в этом году дела с запором.
* * *
Я делаю остановку в Алеппо, так как Макс хотел, чтобы я там кое-что взяла. Поскольку у меня есть целый день до следующего поезда в Нисайбин, я соглашаюсь присоединиться к компании, которая собирается ехать на машине в Калат Семан.
Оказывается, что компания состоит из горного инженера и очень старого и почти совсем глухого священника. Священник по какой-то причине забил себе в голову, что горный инженер, которого я в жизни своей раньше никогда не видела, мой муж.
«Ваш муж очень хорошо говорит по-арабски, дорогая», – замечает он, благодушно похлопывая меня по руке, когда мы возвращаемся из нашей экспедиции.
Я кричу несколько невразумительно:
«Да, но он не… »
«Нет, конечно же, – не соглашается священник, – он очень хорошо изучил арабский».
«Он не мой муж», – воплю я.
«Ваша жена, как я понял, совсем не говорит по-арабски», – говорит священник, обращаясь к инженеру, который становится кирпично-красным.
