Уго пригласил своего наставника в Каракас. Пышные торжества во всех подробностях показывались по телевидению. Чавес вручил кубинцу награду, которой раньше удостаивались лишь самые выдающиеся люди страны, но главное – он расширил договор о поставках нефти на остров. Отныне Куба будет получать большие объемы венесуэльской сырой нефти по льготным ценам. Кроме того, Чавес предоставит кубинцам долгосрочный кредит на ее оплату или право расплатиться натурой.
Иными словами, зерновые культуры и овощи, но в первую очередь кубинские советники – в области государственной безопасности, культуры, образования и здравоохранения – станут формой платы за нефть, которая поможет кубинской экономике выжить. А еще Уго воспользовался моментом, чтобы настоять на своем в споре с родителями школьников, педагогами из частных учебных заведений и католическими священниками – всеми теми, кто противился образовательной реформе по кубинской модели, то есть включению в программу средней школы идеологических дисциплин и военной подготовки. К тому же президент расширил число верных ему военных на высших министерских постах и административных должностях.
Чтобы укрепить национальную безопасность, Чавес бросил в народ очередной клич: надо создавать в каждом районе и в каждой организации боливарианские кружки. Это был его вариант легендарных Комитетов защиты революции (КЗР), которые учредил Фидель еще в самом начале своего долгого правления: “Объединимся под знаменем антиимпериалистической революции и приготовимся остановить лавину атак на всех фронтах, приготовимся дать отпор наступающей контрреволюции, чтобы сокрушить ее”.
И сторонники Чавеса действительно стали объединяться, да, объединяться, поскольку, к разочарованию оппозиционеров и хиляков, как называл их президент, народ до безумия любил своего лидера. И начинал любить еще сильнее, как только Уго давал народу почувствовать себя реальной частью нынешнего правительства и когда высказывал правду в лицо олигархам, которые, по его словам, годами разрушали страну: – Не обманывайте себя, олигархи! Не просчитайтесь, олигархи! Не ошибитесь! Берегитесь! Это я вам говорю. И предупреждаю от лица всего нашего народа, если вам недостает своего ума, чтобы понять: сейчас вы сами будите спящую рядом силу, сами помогаете народной силе взрасти и окрепнуть, как и несокрушимой воле народа любым способом защитить нашу революцию.
От гнева Чавеса трудно спастись даже министрам. Он приказывает министру финансов Вилли Гарсиа поднять в стране заработную плату, увеличить субсидии и осуществить другие экономические меры, хотя для всего этого, как уверяет Вилли, в казне нет средств. Встревоженный Гарсиа пытается убедить президента, что сейчас не время для таких решений, однако Чавес резко обрывает его:
– Министр Гарсиа, мы с вами находимся на правительственном совещании, а не на научном семинаре. Вы собрались здесь, чтобы принимать решения и исполнять мои приказы, а не для того, чтобы вести дискуссии. Понятно я говорю? Это мой вам приказ.
Побагровевший Вилли Гарсиа утыкается носом в лежащие перед ним бумаги и совсем тихо произносит:
– Да, сеньор президент. Будет исполнено.
Тем временем в крупнейших городах страны, на улицах и в частных домах силы национальной безопасности истово выискивают и отлавливают недовольных. А между тем коррупция растет по мере того, как становится все более очевидным: правительство закрывает глаза на то, что “свои люди” – родственники, друзья и сторонники Чавеса – внезапно и необъяснимым образом богатеют.
Уго, хоть и успел объявить себя человеком, готовым к диалогу, теперь и не думает искать каких-то соглашений ни с теми, кого он называет олигархами, ни с объявившими забастовку нефтяниками, ни с транспортниками, учителями или профсоюзными деятелями, церковью, работниками СМИ и большим числом обычных граждан, которым не нравятся его реформы.
Создается впечатление, будто он ослеп и не видит, что происходит вокруг, во всяком случае, по телевизору он рапортует: – В нынешнем декабре мы повсюду наблюдаем лишь волны положительных эмоций, и эти волны настолько сильны, что заглушают любые противоположные чувства.
Да, Чавес не видит – или не желает видеть – причин, порождающих эти самые противоположные чувства.
“Народ голодает, потому что в стране не хватает продуктов питания, – нудят с экранов недовольные. – А продуктов питания нет, потому что нет транспорта. А транспорта нет, потому что нет бензина. А бензина нет, потому что в стране нефтяной кризис. А кризис наступил, потому что вы, президент, не хотите ничего видеть и слышать”.
В тот день улицы в центре Каракаса превратились в бурлящий котел. Страна была парализована, и, если судить по крикам, летевшим из толпы, люди разделились на несколько враждующих лагерей. Протестные акции растянулись на несколько часов, и Чавес в конце концов отдал приказ навести на улицах порядок, в результате многотысячный марш был жестоко разогнан полицейским спецназом и солдатами.
– Какой день! – уже на следующее утро с гордостью воскликнул президент. – Протестовать вздумали, забастовки устраивать – вот и получили! Олигархи, профсоюзники, бандиты, хиляки! Будете продолжать в том же духе – увидите, чем это для вас для всех кончится. Ни черта у вас не выйдет! – Уго зло засмеялся, глядя в камеру. – Решили требовать моей отставки? Ладно, я уйду, обещаю, что уйду. Только не сейчас, не в две тысячи втором году, а в две тысячи двадцать первом! – И Чавес опять громко расхохотался.
А зрители передачи “Алло, президент!” смеялись вместе с ним, хотя многие знали, что эти слова Чавеса никак не согласуются с его же Конституцией. Пресса и оппозиция, разумеется, не оставляли заявлений президента без ответа, начался своеобразный словесный пинг-понг. Специальные гости программы Моники Паркер называли Чавеса коммунистом, обвиняли в том, что он желает все взять под свой контроль и отменить частную собственность. Объявляли президента противником демократии, резонером и ретроградом.
– Неужели он способен спать спокойно, зная, что вверг страну в такой кризис? Неужели совесть совсем его не мучит? – возмущалась Моника, разговаривая с Эвой Лопес в “Черном дереве” после занятий йогой.
И хотя оппозиция по-прежнему представляла собой лишенную лидера массу, Монику поражало, что самые вроде бы близкие люди оставляли Чавеса в одиночестве: и бывшая любовница – еще из тех времен, когда он был военным, и жена Элоиса, и товарищи, с которыми он предпринял попытку переворота, и даже шеф президентской охраны. Все они сейчас перешли в лагерь его противников.
– Остается только пожалеть и этого человека, и нашу страну, – бросила Моника с негодованием. – Все у нас, в Венесуэле, с пугающей скоростью приходит в упадок. Государственный сектор никогда еще не был таким бездарным. Неужели мы и вправду заслужили этого безумного президента, свихнувшегося на мечте стать бессмертным каудильо?
Эва, внимательно глянув на нее, поспешила сменить тему: – Я тоже этого не понимаю. Но ты ведь знаешь: если я в чем и разбираюсь, так только в йоге и системе пилатес, но уж никак не в политике. Политику я оставляю тебе.
