Через окно комнатки, временно превращенной в тюремную камеру, Уго видит кусочки неба. Над темным Карибским морем звезды кажутся ярче. Чавес на миг останавливает взгляд на далекой звездочке и просит, чтобы оттуда к нему пришло озарение. Потом он впадает в медитативный транс. И словно перестает чувствовать свое тело. Может, оно парит в воздухе? Однако этот вопрос сразу же порождает ответ, который впивается в мозг, разрушая обретенное вроде бы спокойствие. Уго снова слышит когда-то сказанные ему Праном слова: “Никто и ничто не может лишить тебя свободы, кроме твоей собственной головы”. Эта мысль заставляет его встряхнуться, сбросить сонную одурь; неожиданно он чувствует в душе оптимизм и решимость, испаряется и пропитавший все вокруг запах поражения.
Странная немота, сковывавшая Уго в последние часы и столь не свойственная его характеру, вдруг уступает место маниакальной и неудержимой говорливости. Он начинает без остановки и самым дружеским тоном беседовать с двумя часовыми, поставленными у его двери снаружи, хотя они и получили строгий приказ не обмениваться с узником ни словом.
– Вы ведь не враги мне. Вы простые солдаты, выполняющие приказы. А все мы – дети Боливара, и его пример указывает нам общую для нас для всех лучезарную дорогу свободы… А то, что происходит сейчас, это неизбежная часть жизни любого революционера, – внушает им Чавес.
Часовые смотрят на него в растерянности. Они не знают, что тут можно ответить, а президент Республики продолжает и продолжает говорить. Он снова вспоминает Освободителя, который никогда не признавал себя побежденным, потом переходит к Мао и его Великому походу, потом – к Ганди: – Вы только послушайте, ребята! Знаете, кто такой Ганди? Нет? А Че Гевара? Тоже не знаете? Сейчас я вам расскажу…
И постепенно, пользуясь своей харизмой, присущими ему энергией и красноречием, Чавес завоевывает симпатию молодых охранников, по-прежнему скованных страхом нарушить приказ.
– А вы подали в отставку, президент? – наконец робко спросил один из них.
– Нет, товарищ, не подавал и не подам. Хотя почти наверняка меня скоро куда-нибудь увезут и расстреляют.
– Для меня вы остаетесь моим президентом, – совсем тихо произнес второй, а первый еще тише подтвердил:
– И для меня тоже.
Чавес признается им, что решил во что бы то ни стало опровергнуть официальную ложь, будто он отрекся от своего поста и поэтому якобы возник конституционный вакуум, который путчисты вынуждены были заполнить.
– Послушайте, нас вот-вот должны сменить, и я не смогу оставаться тут ни минутой больше, – зашептал ему один из солдат. – Вот бумага и карандаш. Если хотите, можете написать записку своим родственникам или всему народу, а потом киньте бумажку в мусор, а я ее оттуда выну. И клянусь вам Господом Богом, Боливаром, нашей Родиной и моей святой матушкой, что я доставлю записку туда, куда вы скажете.
Тронутый до глубины души Уго внимательно смотрит на часового. Он чувствует, что у него самого дрожат губы и сердце бьется как бешеное. Президент быстро пишет записку, от которой будет зависеть его судьба. Как и судьба миллионов его соотечественников:
Я, Уго Чавес Фриас, венесуэлец, президент Боливарианской Республики Венесуэла, заявляю, что не отрекался от власти, данной мне народом…
Он поставил подпись и бросил бумажку в мусорную корзину, потом опять поискал в окне звезду, давшую ему силы выбраться из эмоциональной пропасти. Но той звезды на небе уже не было. Она растаяла в рассветных лучах.
Между тем охранник выполнил свое обещание. Нашел записку и тайком проник в маленькую гарнизонную дежурку. Нервно оглядываясь по сторонам, он наконец отыскал огромную книгу, которая когда-то была белой, но теперь покрылась пылью и казалась желтоватой и которую уже давно никто не открывал. Книга содержала номера телефонов и факсов военно-морских сил, Министерства обороны и основных частей вооруженных сил Венесуэлы и ее командования. Солдат не мог зажечь свет, так как боялся привлечь к себе чье-нибудь внимание, поэтому он подошел к окну и, пользуясь слабым утренним светом, начал перелистывать страницы толстого справочника. И наконец нашел имя человека, которое назвал ему арестованный президент. Его удивило, что оно принадлежало генералу, командующему военной базой в Маракае.
Это была самая крупная и лучше других оснащенная военная база Венесуэлы.
Клянусь самому себе быть хорошим президентом
Передача Моники Паркер открылась сообщением, безмерно обрадовавшим противников Чавеса. Один из лидеров оппозиции восторженно заявил:
– Сегодня нашим детям, нашей молодежи, всей Венесуэле была возвращена надежда на то, что они смогут жить лучше.
В свою очередь начальник Генерального штаба победным тоном провозгласил:
– Мы сожалеем о печальных событиях, имевших место в столице вчерашней ночью. В связи с этим мы попросили президента Республики подать в отставку, что он и согласился сделать.
В действительности дела у них обстояли не слишком хорошо. Собравшиеся на главной военной базе столицы генералы-путчисты никак не могли прийти единому мнению, решая, как же теперь поступить с Чавесом. Обстановка становилась все более напряженной, споры шли на повышенных тонах, высказывались противоположные мнения, за которыми проглядывали соперничество и ревность. Создавалось впечатление, что во всем царят сумбур и непродуманность, кроме того, у путчистов не имелось признанных лидеров. Из рук в руки переходили бутылки с виски. Политическая неготовность как военных, так и гражданских справиться со сложившейся ситуацией была очевидна. Кое-кто уже не мог скрыть страха, и никто не исключал возможности появления в их группе предателей. Теперь стало ясно: мятеж был из рук вон плохо спланирован. Говорить скорее следовало о некой сумме событий, иногда никем не предвиденных, которые развивались совершенно бесконтрольно. Иными словами, путчем никто не руководил. Делались необдуманные шаги, совершались серьезные ошибки, не обошлось без примеров трусости и желания покрасоваться. Но среди заговорщиков не было ни одного человека, способного принимать решения.
Кое-кто из генералов склонялся к тому, чтобы выполнить условия, поставленные президентом в момент сдачи: чтобы ему позволили улететь на Кубу вместе с семьей и самыми близкими соратниками. Другие настаивали на том, что Чавеса надо судить в Венесуэле. Нашлись и такие, кто не скрывал желания устроить “случайную гибель” Чавеса. Большинство военных не доверяли гражданским, руководившим маршем, а то и откровенно презирали их. Но хуже всего было другое: среди собравшихся на военной базе действительно не было человека, способного сформировать правительство, которое страна и международное сообщество признали бы законным и которое могло бы нормализовать ситуацию и назначить новые выборы.
Наконец тут же созданный комитет – в него вошли представители оппозиции и мятежные генералы – решил спешно и почти наугад назначить временным президентом гражданское лицо – человека, принимавшего активное участие в заговоре, сеньора Сальвадора Эстевеса, председателя Ассоциации предпринимателей Венесуэлы. Мало того что большинство населения знать не знало Эстевеса, так он еще и представлял собой полную противоположность Чавесу, которого попытался заменить. Уго был наделен харизмой, Эстевес – нет. Уго был военным, вышедшим из народа, Эстевес возглавлял объединение предпринимателей страны. Уго имел народные корни, Эстевес принадлежал к кругам “олигархов-апатридов”, которых Уго вот уже несколько лет клеймил со всех трибун. – Другого у нас нет, – разводили руками те, кто поддержал эту кандидатуру.
