Послав это письмо, Матвей очень верно рассчитывал, что брат от такого горя, как измена его жены, запьянствует, быть может, и совершит сгоряча какое-нибудь преступление, почему, послав письмо в село, он рассчитывал, что доля Ивана перейдет к нему, а главное — ему нужно было втоптать в грязь его репутацию.
За эти две недели Авдотья Гущина тоже не зевала. Она повсюду шушукалась с другими бабами, распространяя слухи об измене мужу Марьи, но она, кажется, забыла, что Питер — не деревня и такими новостями тут никого не удивишь, потому что вполне безупречных женщин и даже девиц в столице почти не существует, и что если в захолустье где-нибудь считают подобные поступки за порок, то в столицах это чуть ли не добродетель.
В это время Марья находилась то у хозяев, то у Ковалевых, стараясь как можно реже попадаться на глаза мужу, и приходила к себе только тогда, когда он, усталый от дневного труда, крепко спал.
Часто Иван сердился на жену и выговаривал ей:
— Куда это ты все время шляешься? Видно, придется, чтобы обед варить, куфарку нанимать или самому приниматься.
При этом он стал замечать, что свежий и здоровый цвет лица его жены стал пропадать, что он приписывал ее нездоровью и советовал ей бросить работу, которая ее утомляет, и отдохнуть хоть неделю. А между тем, совершенно отдавшись Ланцову, она окончательно подпала под его влияние так, что он делал над нею что хотел, и из страха перед мужем ей волей-неволей приходилось покоряться. Но когда начала распространяться пущенная Авдотьей сплетня, то несчастная женщина положительно пришла в ужас.
— Что теперь мне делать? — плакалась она пред Кравцовой. — Люди поговаривать уже начали, узнает муж — убьет.
Олимпиада искренно полюбила Марью и давно уже вникла в ее положение, обдумывая, как помочь ее горю. Она отлично понимала, что не обойдется без страшной катастрофы, когда Иван узнает истину, и гибель его жены казалась неизбежной. О Ланцове она не думала и, мало того, не могла дождаться того времени, когда этот человек, наделавший немало зла на своем недолгом веку, потерпит заслуженную кару.
— Да, теперь тебе нет спасения, — говорила она Марье. — Знаешь пословицу: шила в мешке не утаишь, — рано или поздно, а муж все-таки узнает.
— Ах, милая! — говорила, рыдая, Марья, — теперь остается только одно: руки наложить на себя!
— Молчи и не говори глупостей! — строго сказала Кравцова. — И не такие дела обходятся благополучно. Успокойся и не падай духом. Я со своей стороны сделаю все возможное, чтобы спасти тебя… А пока вот мой совет: будь любезнее с мужем и не отворачивайся от него.
Глава IV
Ни тому, ни другому
ВЫПИТОЕ В ОГРОМНОМ количестве вино мало подействовало на Ивана. Теперь он был твердо убежден, что жена его оклеветана Матвеем, и твердо порешил расправиться с коварным братом как следует. Когда пришла жена, он прочитал ей письмо и пытливо взглянул на нее.
— Что ты скажешь на это? — спросил он.
Она не отвечала. Бледная как скатерть она смотрела на мужа расширенными глазами и потом, тихо вскрикнув, тяжело грохнулась на пол. Страшно перепуганные Иван и его гость начали приводить в чувство лежавшую в глубоком обмороке женщину, спрыскивая ее лицо и открытую грудь водой и вливая в рот водку. Марья открыла глаза и теми же расширенными зрачками смотрела на мужа, которому стало даже страшно. С помощью гостя он уложил ее в постель и заботливо прикрыл одеялом.
— Поспи немного, вот оно и пройдет, — сказал он и снова сел к столу. — Наделал же делов этот Матвей, — проговорил он сердито.
— Еще бы, кому это приятно! — сказал земляк. — Клевету напущает на неповинного человека. На нашего брата это туда-сюда, а вот бабе беда. Кажинный будет в нее пальцем тыкать, ты, мол, такая да сякая, вот оно что!
Вошел Фома.
— Аль что случилось с Марьей Васильевной? — спросил он, взглянув на кровать.
— Да, есть такая пословица: спишь и то беду наживешь, — сказал Иван. — Погляди-ко, какую шутку проделал наш бывший господин управляющий. На-ко, почитай.
Фома взял поданное ему письмо, прочитал его и покрутил головой.
— Дела, — произнес он. — Уж ты не пришиб ли ее грехом?
— Что я, дурак, что ли, чтобы верить всякой клевете? Я только прочел ей, что из деревни пишут, и этим письмом словно обухом по башке саданул.
— Как услыхала, так и грохнулась наземь, — добавил гость.
— Вот тут-то я понял теперь, — воскликнул Фома, схватившись за голову.
— Чего понял? — спросил Иван.
— Это ты только, Иван Дементьевич, ходишь как глухой или слепой и не видишь, что кругом тебя делается. Про Марью Васильевну все бабы языки истрепали, говоря про нее, что будто она с кем-то снюхалась, окромя своего мужа. Понятно, на чужой роток не накинешь платок, и я не хотел говорить тебе об этом, потому что сам этому не верю и тебя зря сердить не хотел, а теперь и вижу, откуда это пошло! Ладно, как попадется мне эта Гущина, накостыляю я ей затылок.
— Какая это Гущина?
— Аль забыл? Это та самая, которая жила в номере 154, что в среднем флигеле.
— Эта такая толстая и высокая баба?
— Она самая и есть. Все ходит в наш дом и смутьянство заводит… А живет она, сказывают, с братом твоим.
— С Матвеем? — вскочил с места Иван.
— Сказывают, а я сам хорошо не знаю. А теперь, как Матвей отписал в деревню, я понял, кем эта музыка заведена.
— Завтра надо будет сходить в адресный стол, — сказал Иван, наливая в стакан водку. — Там, кстати, тебе справляться нужно и узнать, где Матвей проживает. На-ка, выпей да закуси хорошенько.
Марья все слышала и дрожала как в лихорадке. Было ясно, что муж пока ничего не знает, но все-таки придет время, и он узнает всю правду. Пробило одиннадцать часов вечера, Иван, положив гостя спать, начал надевать тулуп.
— Дежурить ведь моя очередь, — сказал Фома.
— Ладно, знаю. Ты отдохни пока, согрей самовар, попей чаю и отдохни. Ужина на сегодня нету, ешь то, что тут на столе, а под столом еще не початая сороковка, можешь выпить, отдохнешь, а потом часу во втором меня сменишь.
Целую ночь Марья не могла сомкнуть глаз. Она теперь от всей души ненавидела Ланцова, так нагло нарушившего ее душевный покой.
«Приколдовал он меня! — думала она. — Словно сила нечистая влечет меня к нему, так влечет, что я и сама не знаю, что делаю».
Действительно, этот разбойник, как ни странно кажется, имел демоническую власть над женщинами, которые имели несчастье увлечься его пылкими речами. Выходило так, что сперва они отдавались ему с безумною страстью, в то же время ненавидя его за глаза.
