В передней раздался звонок. Авдотья побежала отворять и вскоре вернулась с выражением испуга на лице.
— Твой брат Иван и с ним еще два человека! — сказала она.
Матвей вздрогнул. Ничего доброго он не предвидел от этих неожиданных гостей, в особенности от брата. Но делать было нечего. Преодолев себя, он с деланной приветливой улыбкой пошел им навстречу.
В передней стоял Иван, а позади него — дядя Федор и чиновник Птицын. Последнего Иван не один раз выручал при трудных обстоятельствах, и потому он с готовностью взялся помочь делу.
— Здравствуй, Ваня! — воскликнул Матвей. — Наконец-то догадался навестить нас. Ах, дядя Федор! Ты здесь? Какими судьбами? Оченно рад, милости просим в комнаты. Авдотья! Подогрей самовар!..
Авдотья, взглянув в глаза Ивана, сразу поняла, что его приход не приведет к добру, настолько выражение его красивого лица было сурово и даже страшно. Она схватила дрожащими руками самовар и почти выбежала на кухню.
— Третьего дня я из деревни приехал, — говорил между тем Федор, здороваясь с Матвеем. — Поклон тебе принес!
— Очень рад. Ну, садитесь. Очень рад…
— Погоди еще радоваться! — грозно заговорил Иван. — Вот дядя Федор окромя поклонов и письмецо ко мне принес. На, читай!
И в лицо Матвея полетел скомканный лист бумаги. Птицын заволновался и начал дергать за рукав Ивана.
— Не так, не так… — шептал он.
— А ты говорить-то говори, а швыряться не моги, — освирепел, в свою очередь, Матвей.
— А ты прежде всего скажи, по какому праву ты нас бесчестишь, что мы тебе с женою худого сделали? Должно быть, завидно тебе, подлецу, стало, что мы у себя дома жили в покое, так в Питер ты звал. Что тебе сделала моя жена, что ты ее бесчестить начал, в худых делах обвинять и о том, что она полюбовников имеет, в село отписал?
— Я отписал правду!
Ивана всего передернуло, такого, по его мнению, нахальства он не ожидал.
— Ты говоришь, правду?! — заревел он как зверь. — Правду? С места меня сжить? Нет, врешь! Я тебя сживу с этого света!
И бросившись неожиданно на брата, он схватил его за горло и начал так сильно душить, что Матвей, хрипя, упал на пол.
Часть третья
Убийство скупого богача. вампир-кровопийца
Глава I
Важная бумага
БАБУШКА ИРИНЬЯ, И без того не здоровая, последнее время совсем развинтилась, именно после того, когда дядя Елизар прочел ей роковое письмо, присланное ему Матвеем из Петербурга, про которое заговорило все село Подозерье.
И посейчас, несмотря на нашу современную цивилизацию, в которой провозглашается равноправие женщин и измена мужу, а также разврат того и другого узаконены, в наших захолустьях существуют такие места, где люди живут еще и посейчас в старине, у которых патриархальная семейная жизнь ставится на первый план. «Жена да повинуется мужу!» — вот все основание семейного счастья. На этом основании Иван и Марья жили вполне счастливо. Муж не злоупотреблял своею властью над женою (в нашей интеллигенции думают, что муж почему-то обязательно должен колотить свою жену: «грубая сила», «жена-рабыня!») и жил, наоборот, глубоко уважая ее. В свою очередь, и Марья была прекрасной женой до тех пор, пока не попала в Питер и не сделалась жертвой злого замысла, подстроенного Матвеем.
Как ни безграмотен был бывший управляющий Бухтояровых, но все-таки так сумел расписать разврат несчастной Марьи, такой вывел роман, что Елизар пришел в ужас, а бабушка Иринья тут же слегла в постель и так разнедужилась, что пришлось посылать за фельдшером.
Понятно, что дядя Елизар пришел в страшное негодование, узнав, что сосед Федор уезжает в Питер, передал ему свое письмо, которое тот и должен был передать в собственные руки Ивана, вместе с нижайшими поклонами, лукошком яиц и горшками масла и сметаны.
Есть на Руси такая пословица: «Худая славушка впереди бежит, добрая на месте лежит». Или, иначе сказать, хорошее всегда забывается, худое вспоминается.
КОГДА МАРЬЮШКА ЖИЛА у себя дома, то все, начиная с сельского батюшки о. Павла и матушки-попадьи, до последнего захудалого мужика, считали ее за образцовую хозяйку, первую по красоте и скромности, хотя и другие мужья не могли пожаловаться на своих жен. Вот почему, прочтя поданное Елизаром письмо, священник сомнительно пожал плечами и спросил:
— Сам-то ты веришь про то, что тут сказано?
И он постучал согнутым пальцем о лежавшее на столе письмо.
— Да как же, батюшка, не верить, коли сам Матвей писал, кому и знать, как не ему.
— Тут и Матвей может легко ошибиться. Может быть, он послушал чьей-нибудь сплетни и написал. Вообще, зная хорошо Марью, я этому не могу и поверить. Ответ ты им послал?
— Послал, батюшка, послал!
— Что же ты написал Ивану?
— То значит, выговор дал ему, чтобы лучше глядел за женою и все прочее.
— Из-за этого «всего прочего» у них могут быть и большие неприятности… Напрасно, напрасно. В таком серьезном деле тебе нужно бы посоветоваться со мною.
Затем, отпустив Елизара домой, священник сказал:
— А все-таки, как ты себе хочешь, я ничему этому не верю. Не такая женщина Марья.
Так и ушел дядя Елизар, огорченный тем, что, прежде чем послать Ивану письмо, не посоветовался предварительно с батюшкой, и еще за свой невоздержанный язык. Дернула его нелегкая, вместо того чтобы держать сообщенное Матвеем известие в секрете от других, он, как нарочно, прочел вслух в присутствии двух баб-соседок и одного мужика.
Понятно, что у всех баб, без исключения, язык с дыркой, почему о преступлении Маши вскоре заговорило все село.
Прошла после этого ровно неделя. Известий от Ивана и Марьи не получалось никаких, и встревоженная этим обстоятельством бабушка Иринья еще хуже расхворалась и даже перестала ходить в церковь, хотя до нее было недалеко, потому ноги у старушки почти отказались повиноваться.
Но тут последовал новый неожиданный удар. В то время, когда старик Елизар возился на своем дворе с какой-то работой, прибежал сторож из волостного правления:
— Дядя Елизар! Беги в волость, писарь требует.
— Зачем?
— Из Питера бумага пришла.
— Бумага?
— Да, вот тебя и требуют!
Сторож покосился на окна избы и спросил, понизив голос:
