— Ну, а бабушка-то как? Ей полегче?
— Где тут! С печи не слезет.
— Плохо… А я вот о чем хочу упредить тебя. О том, что узнаешь в волости, ты бабушке ни словечка. Не приведи Господи, коли узнает, сразу помрет.
Елизар со страхом взглянул на сторожа.
— Аль что случилось в Питере? — спросил он.
— Беда, — махнул рукою сторож. — Иван ваш в остроге сидит!
— В остроге?..
Большая деревянная лопата, которою он сгребал снег, выпала из рук старика, и он хватился за голову.
— Иван в остроге… — повторил он.
— Не кричи так громко, — предупредил сторож, снова кинув взгляд на окна избы. — Что ж делать, видно, воля Божия… Волостной, он тоже жалеет, хороший мужик был, и вдруг этакая категория! Так иди поскорее.
Сторож ушел, а дядя Елизар все еще стоял как ошеломленный.
— Господи Боже мой! — проговорил он. — Отец Павел сказал, видно, правду. Может быть, из-за моего письма и пошла у них беда, наверно, он убил Марьюшку.
Он вошел в избу и начал надевать на себя полушубок.
— А где Степанида? — спросила бабушка Иринья про работницу.
— Послал к учительнице с кринкой сметаны.
— И ты куда-то уходить собираешься? — слабым голосом произнесла старуха. — Что же, я одна останусь в избе-то?
— В волость зачем-то меня требуют, должно быть, насчет дорожной повинности, а Степанида сейчас придет.
Проговорив это, он мрачно надвинул на лоб шапку и вышел на улицу. Хотя сельской сходки на этот раз не было, но у волостного правления толпился народ. Это были большей частью явившиеся из соседних деревень старосты, десятские и сотские, а также крестьяне по своим делам.
Дядя Елизар был один из уважаемых стариков во всей волости, и его суждения во время сельских и волостных сходов очень ценились и считались умными. Когда он подымался на крыльцо большого дома, где находилось правление, то все крестьяне кланялись ему с каким-то выражением участия на лицах. По-видимому, все уже знали, для чего его пригласили в волость.
— Вот и Елизар Петрович, — сказал, увидя его, писарь. — Здравствуй.
В углу большой комнаты стоял плотный мужчина в пиджаке и разговаривал с местным лавочником. Это был сам волостной, услыхав имя Елизара, он оглянулся.
— А, вот и ты! Тут, батенька, бумага из Питера пришла насчет твоего племянника.
— Насчет чего же это? — спросил Елизар, едва овладевший собой.
— А вот присядь, сейчас узнаешь.
Старшина подвинул стул к большому столу, покрытому зеленым сукном с золотой бахромой и кистями по углам. В это время писарь нервно перебирал целую кучу всевозможных циркуляров, предписаний, отношений и прочей канцелярской премудрости. Между тем старшина, сев рядом с Елизаром, говорил ему:
— Мы просто диву дались, получив эту бумагу, и глазам своим не верили: шутка ли сказать, он, Иван то есть, обвинен в покушении на убийство своего брата Матвея.
— За убийство! Ах ты, Господи! Вот грех! Убийство?
Старик нервно крестился, и из глаз его потекли слезы.
— Не убийство, а покушение на убийство, — сказал писарь, вынимая нужную бумагу. — Это большая разница. Вот запрос от судебного следователя петербургского окружного суда: какого Иван был поведения до своего приезда в Петербург, чем занимался и все такое. Вот мы и должны на это ответ дать.
— Какой же ответ дадите? — волновался Елизар. — Сами знаете, художествами он никакими не занимался, жил как подобает хозяину, как все.
— На этот счет тебе и беспокоиться нечего, — сказал старшина. — Мы все его здесь уважали, так и отношение туда напишем. Отец Павел тоже огорчен этой бумагой и сам в суд отпишет.
— Спасибо ему, батюшке, пошли ему, Господи, здоровья, — крестился Елизар.
— Дело, должно быть, было так, — соображал писарь. — По-видимому, между братьями произошла из-за чего-нибудь крупная ссора.
— Это верно! — сказал Елизар. — Матвей прислал мне письмо, в котором винил Марью в таком деле, что…
— Это мы знаем. Об этом чуть ли не вся волость говорит. Действительно, Матвей сделал глупо и подло. Навести на бабу этакий позор, быть может, ни за что ни про что.
— Ну, а я сдуру и написал Ивану, чтобы он за женой глядел в оба, потому что она с полюбовником живет, и все такое. Вот за такой ответ я еще от отца Павла выговор получил: ты, говорит, напрасно так написал Ивану, как бы из-за этого между ними неприятности не вышли бы. Вот оно, значит, так и вышло…
— Тут теперь все ясно! — сказал писарь. — Иван, наверно, получив твое письмо, пошел к Матвею за объяснением, понятно, наверно перед этим выпил, и вспыльчивость его нам уже всем известна. Он, что твой порох, вспыхнет, и тут же жди от него беды.
— Как же мы будем отписываться? — спросил старшина.
— Так и напишем, что мужик он был хороший, хозяйственный и все такое, а причина его преступления, по нашему мнению, — полученное им письмо от Елизара Петровича и Матвея. Понятно, изобразим его как отличного человека, а это много повлияет на облегчение его участи.
Глава II
Житейская драма
КАК МЫ ВИДЕЛИ, Ковалев, после того как получил приглашение оставить со своей компанией навсегда дом Бухтояровых, поручил Ланцову отыскать квартиру на Большом проспекте Петербургской стороны, близ Каменноостровского проспекта, и дал ему на расходы значительную сумму денег.
Положив деньги в карман, молодой мошенник отправился не туда, куда следовало, а прямо на Сенную.
— Пускай ищут сами, если это им угодно! — сказал он сам себе. — А я им больше не слуга, вот им хомут и дуга! Когда меня преследуют по пятам, то после этого вряд ли можно оставаться в этой компании, господа-члены которой, с Ковалевым во главе, не сегодня так завтра попадутся в каменный мешок. Ах, эта Олимпиада, наделала же она беды…
И тут он вспомнил про Марью.
Какое-то тяжелое чувство сжало сердце закоренелого злодея, совершенно бессердечного в своих делах и не знавшего, что такое жалость к кому бы то ни было. А тут явилось в нем нечто похожее на любовь.
Он имел дело с множеством женщин разного сорта и калибра, но не испытывал к ним такого чувства привязанности, как к Марье. Что-то особенное влекло его к ней, и, узнав о ее бегстве с Кравцовой, он почувствовал тоску.
— Где теперь ее найдешь? — подумал он вслух, и тут же столкнулся с шедшим ему навстречу человеком.
— Иринарху Павловичу почет! — воскликнул прохожий, останавливаясь.
— Лукаш! — воскликнул, в свою очередь, Ланцов.
