— Ну, бросим говорить об этом, а лучше выпейте и закусите!
— А вы?
— У нас было дело, мы уже подкрепились, — сказал Ланцов и подвинул к нему кушанье и налил все три рюмки.
Бедный Владимир! Судя по радушию двух этих отпетых, но не похороненных негодяев, он, жертва своего отца, воображал, что сидит среди добрых и сочувствующих ему людей, и чем он больше пил, тем становился откровенней. Рассказывая про своего отца, он объяснял его странную скаредность тем, что это не что иное, как психическая болезнь, и обвинять его ни в чем было нельзя. Все это слушали мошенники и мотали себе на ус.
Глава III
Вампир-кровосос
В ОДНОЙ ИЗ ГЛУХИХ в то время улиц Петербургской стороны находился деревянный трехэтажный дом отставного сенатского чиновника Антона Федоровича Корнева.
То, что здесь рассказывается, было двадцать восемь лет тому назад, когда жить было проще и не так много спрашивалось, как в настоящее время, когда усовершенствовалось.
Пошли новые порядки и новые требования, о которых тогда и во сне не снилось. В настоящее время этих местностей и не узнать. Там, где были еще огороды и пустыри, появились новые улицы и на них — огромные каменные дома с затейливой архитектурой, в числе которых красуется театр Неметти.
Дом Корнева, давно уже исчезнувший бесследно, имел около пятнадцати квартир, заселенных жильцами. Сам же домовладелец жил где-то в заднем флигеле, занимая крошечную квартиру из двух комнат и кухни.
Скупость Корнева была известна всему околотку, и все знали, что не всегда он был таким. Быть может, давно существовал в его сердце этот порок, заглушенный влиянием его покойной жены, в противоположность мужу — очень доброй и хорошей женщины. Но после ее смерти Антон Федорович резко и сразу изменился. Прежде сдерживаемая скаредность сразу вырвалась наружу. Первым долгом он прекратил плату в гимназию за своего сына, который собирался было переходить в старший класс.
— Нечего ему дальше там быть, — говорил он своему брату Александру Федоровичу, который, узнав о таком намерении брата, нарочно приехал и уговаривал его. — Не по нашим временам ученость-то эта. Глядишь, и в нигилисты попадет… Зря только денег трата!
— Но ты только то пойми, что без окончания полного курса гимназии ни на какую службу не примут! — пробовал уверять брат.
— Глупости. Я сам поступил в сенат только из-за того, что у меня был почерк хороший, и никакого образования, сам ты знаешь, и не получал.
— Но ведь это было полсотни лет тому назад. Теперь все другое.
— Брось! Пускай Володька кончает, и больше никаких. Шутка ли сказать, платить такую уйму денег. Нам это не по карману. И сам Володька того не стоит.
Александр Федорович отлично знал, что у брата припрятано скопленных правдами и неправдами денег около шестнадцати тысяч рублей, и крайне скорбел об обуявшей того скупости. Он с тоской смотрел на такую прежде чистенькую, уютную квартиру, а теперь превратившуюся в какую-то грязную и вонючую клоаку. Куда девалась вся эта недорогая, но удобная мебель, картины, зеркала и другие украшения квартиры, не было даже прежней мягкой постели с пуховыми подушками. Не стало кухонной посуды, а стояли на холодной плите пара чугунов и кастрюля. Все это было превращено в деньги. Антон Федорович намеревался продать даже письменный стол, но одумался, потому что не на чем было бы писать и не в чем хранить нужные бумаги.
— Ну хорошо, — сказал Александр Федорович. — Владимир из-за невзноса денег должен будет покинуть гимназию. Где же он жить будет?
— Как где, тут места хватит, квартира велика, — развел руками Антон Федорович.
— Но ведь тут неуютно и грязно, мебели нет. Где же он спать будет?
— На полу. Взял веничек, подмел и лег.
— На голом полу?
— Зачем на голом? Там у меня где-то старый тюфяк есть. Хотел я продать его, да дешево дают за него. Подлецы и грабители. Норовят все даром.
— Да на кой черт тебе все это продавать? Какая нужда?
— Потому что все это излишняя роскошь. Ни к чему она не ведет. Вот Володька когда-то читал мне, что есть на свете государство. Не помню, какое. Ах да, спартанское.
— Но оно уже полторы тысячи лет не существует.
— Но все-таки существовало! Так там жители были избавлены от всяких нежностей. Не смели даже иметь деньги.
— Знаю, знаю. И ты тоже хочешь подражать спартанскому житию?
— Обязательно!
— Ну не совсем. Вот ты говоришь, что спартанцы не имели права иметь у себя денег, а ты копишь.
Услышав эти слова, Антон Федорович даже испугался.
— У меня есть деньги? — засуетился он. — Я коплю деньги? Да ты, никак, братец, с ума спятил! Имел бы ты сам дом, какой у меня, тогда узнал бы, сколько над ним хлопот и затрат. Нужно вносить в Кредитное общество, повсюду пошлины, ремонт и все такое, денег выходит уйма, а где их взять? Домишко-то ни гроша походу не приносит.
— Нет, кому угодно пой эту песню, а не мне. При покойной Марье Григорьевне дом приносил столько же доходов, что и теперь, да пенсию еще получаешь немаленькую вдобавок, и жили по-человечески и за ребенка еще платили, на все хватало. А теперь мальчика из гимназии вытащил и хочешь, чтобы он еще на полу валялся, как собачонка, без подушек, простынь и одеяла. Ах ты, скаред чертов, подавишься своими деньгами. Плюшкина гоголевского даже перещеголял!
— А ты, пожалуйста, здесь не ругайся, — рассердился в свою очередь Антон Федорович.
— Не только буду ругать, морду твою плюшкинскую всю разбил бы, да марать рук своих не желаю.
— Да ты что же это, а? — затрясся и затопал даже ногами Антон Федорович. — Я сейчас дворника позову. Полицию!
— Там как тебе угодно, а я о тебе заявлю психиатру. Ты сумасшедший! Ишь, дурь на себя напустил. Делать нечего, не богат я, семейством обременен, но Володю не дам я мучить. Пусть живет у меня, хлеба ему хватит.
Александр Федорович пошел было к дверям, но вернулся.
— У Владимира было белье, пиджак, брюки, жилет, галстухи, куда все это девалось?
— Я продал как ненужный хлам.
— По какому праву?
— По праву отца! Я могу распорядиться, как мне угодно. А Володька может сам себе заработать.
— Тогда ладно!
Александр угрожающе взглянул на брата и ушел, сильно хлопнув дверью.
Он был на четыре года младше Антона, которому было тогда пятьдесят шесть лет. Добрый и живой, несмотря на свою полноту, был веселый в противоположность брату, суровому и неприветливому человеку.
Продолжая служить в одном из департаментов министерства внутренних дел в качестве начальника отделения, он жил открыто и не стеснялся в средствах.
