У него было трое детей, и самый старший сын тоже начал оканчивать курс гимназии и готовился вступить в университет. Остальные две дочери воспитывались в Патриотическом институте.
Александр пришел домой крайне сердитый, что окончательно не шло к его лицу, вечно озаренному добродушной улыбкой.
— Что же такое? — спросила его жена. — Ты сегодня злой, каким я тебя еще не видала.
— Не видала, так полюбуйся! Сегодня что у тебя наварено?
— Твой любимый суп с клецками, ростбиф по-английски.
— Марфа!
Прибежала кухарка:
— Что угодно, барин?
— Возьми сейчас кастрюлю, нет, не кастрюлю, а так, горшок какой-нибудь, а то он быстро остынет.
— Кто и чего остынет? — спросила жена.
— Отстань! Так вот, возьми горшок, влей туда суп с клецками, положи хлеба и тащи к брату Антону.
Кухарка и барыня с удивлением взглянули на него.
— Это еще что за новость? — спросила последняя.
— Из опасения, что мой милый братец, имея дом, капитал, пенсию, доходы, собирается околеть с голоду. Я сейчас был у него…
И он подробно рассказал жене вышеописанную сцену.
Та, выслушав, только улыбнулась.
— Тебе что же, смешно? — закричал на нее муж.
— По-моему, тут и возмущаться нечего, — сказала она. — Тем и лучше, пусть копит. Володе больше останется. А в нем самом какой же толк?
— Но каково ему придется жить у отца!
— Зачем? Мы возьмем его к себе. Мальчик он хороший и, когда будет нужно, в чем-нибудь и поможет.
— Я и сам так думал.
— Я же тебе говорила, что у нас мысли с тобой одинаковы.
— Знаю, знаю! Давай обедать.
Как было сказано, так и сделано. Марфа понесла клецки Антону Федоровичу. Тот, евши в то время свои хлебные обрезки, запивая их водой, был очень обрадован вниманием брата. Взяв горшок, он осторожно поставил его на плиту, накрепко запер за кухаркой дверь и начал делить принесенный суп на два блюда — клецки отдельно, бульон отдельно. Бывший там кусочек говядины он аккуратно завернул в бумагу, положил его в укромное местечко, так чтобы крысы не съели. Это до воскресенья.
Хорошо в такой праздничек Господень поесть кусочек говядинки, благо еще даровая, и не беда, если она до того времени немного и протухнет.
Так прошло два года.
Владимир вышел из училища, окончательно поселился у дяди и сделался членом его семейства.
Отец сперва было обрадовался тому, что Бог избавил его от лишнего рта, но потом сообразил следующее: ведь сын должен же, в самом деле, помогать родителю под старость, а тут он живет у дяди и благоденствует, между тем как у отца в доме живет лодырь-дворник, который знает только, что пьянствует и требует себе жалованье. А сын теперь настоящий мужчина, молодой и здоровый, отчего ему не заменить собой дворника? Тогда и жалованья ему платить незачем, а поесть он сам у кого-нибудь из жильцов достанет. Эта мысль так понравилась нашему современному Плюшкину, что Антон Федорович окончательно порешил взять сына к себе.
А тут, как на грех, Александр Федорович заболел и умер. Владимир так любил своего дядю, что чуть не заболел от горя. Семья Александра Федоровича должна была теперь уменьшить свои расходы, а тут еще бывший на его похоронах отец прямо так и сказал сыну:
— А ты, Володя, пожил у них и достаточно, спасибо им за это! Теперь ты должен жить при мне: мало ли у меня дел по дому, вот и дворника я отказать хочу, зря только деньги получает.
— Вы меня дворником у себя поставить хотите? — спросил в испуге Владимир.
— А если бы и так! Ты обязан… Что заставлю делать, все обязан. На то и сын ты мне.
Этот разговор происходил на поминках при гостях.
— Вы что, папашенька, — возмутился один из родственников. — Родного сына в дворники? А сколько вы ему жалования платить будете?
— Он и так обязан.
— Ну а содержание ему нужно же какое-нибудь, обувь, одежда, например.
— В этом я никак не могу ему помочь. Я сам человек бедный, не глядите, что у меня дом.
Все гости переглянулись между собой.
— Да, нелегко достанется ему наследство, — сказал кто-то.
Услышав эти слова, старик злобно сверкнул глазами.
— Это еще вопрос, — сказал он. — Как он еще заслужит.
Как бы то ни было, а сын поселился у отца. Прощаясь с ним, тетка сказала ему:
— Ну что ж делать, тебе нужно повиноваться ему, старик он злой и мало-мальски что — наследства лишит, а говорят, что у него около миллиона. Повинуйся всему, что он прикажет, без ропота и с терпением. В случае нужды, а она, наверно, будет у тебя, приходи к нам.
Старик, как неисправимый психопат, твердо запомнил, что говорили на поминках у его брата, особенно когда упомянули про наследство, после чего он думал: «Вот на что они надеются! Когда мальчишка после моей смерти воспользуется моими деньгами, то, понятно, начнет кутить и пьянствовать, так что все мои сбережения прахом пойдут. Нет, дудки!.. Оставлю тебе двадцать рублей на кутеж после моей смерти, и сыт будешь, а остальное в монастырь, пусть монахи грехи отмаливают».
И началась каторжная жизнь Владимира. Старик почти вовсе не кормил его и только наутро наливал ему стакана два жиденького чая и кусочек черствого хлеба, за что он должен был чистить во дворе снег, подметать панель, носить жильцам воду и дрова, ходить с паспортами в участок и так далее.
Глядя на него, отец только радовался. Не усердию сына, конечно, а тому, что те двенадцать рублей, какие он платил дворнику, оставались у него в кармане, а сын ничего ему не стоил.
И действительно, при такой каторжной работе, за которую он получал вместо платы только одну ругань и попреки за «дармоедство», Владимир умер бы от голода и изнеможения. Но знавшая это тетка постоянно присылала ему с Марфой обед и немного денег.
Все это приносимое Владимир тщательно прятал от жадных взоров отца.
Сначала он хотел жить в дворницкой, но Антон Федорович запротестовал.
— Ты не дворник, ты сын домовладельца и должен спать у меня, — говорил он, при этом сам запер дворницкую на замок, причем ключ оставил у себя.
Главной причиной подобного поступка было опасение, чтобы сын не стащил чего-нибудь и не продал. Поэтому он тщательно осматривал каждый уголок, в сараях, кладовых и на чердаке.
Такая жизнь стала невыносимой для несчастного молодого человека, тем более и днем и ночью он дрожал от холода, потому что старый скряга, найдя где-то ободранный матрас, на котором не стала бы спать собака, бросил его на полу, что и служило для сына постелью. Квартира постоянно была не топлена как следует, потому что для своего чая он грел воду на найденных на дворе или на улице щепках или палочках, очень сырых, и понятно, процедура приготовления кипятка было томительно долгая. И так, дрожа, лежа на полу во время сна, а днем на дворе, Владимир же волей-неволей вынужден был прибегнуть к единственному средству: согревать себя водкой.
