Впрочем, Антон Федорович не всегда был дома. Предварительно припрятав каждую вещичку и заперев на замок комнату, предоставив во владение сыну одну только кухню, он, надев старенькую фризовую
[8] шинель и фуражку с засаленным красным околышем, уходил по своим делам.
И действительно, дел у него было масса.
Местный мировой судья был положительно завален делами от одного только господина Корнева, кроме прочих. Антон Федорович вечно с кого-нибудь взыскивал, то требуя уплаты по векселям, то выселения из квартиры неисправных жильцов. Пощады от него никому не было: горе было тому, кто занимал у него деньги под безбожные проценты и не отдал в назначенный срок, или жильцу, не уплатившему за квартиру к назначенному числу. Никакие просьбы и мольбы о том, чтобы он обождал день или другой, не имели на него ни малейшего влияния. Антон Федорович был известен повсюду под именем Вампира.
Глава IV
Изгнание блудного сына
— СКОРЕЕ БЫ ОКОЛЕЛ околел проклятый старик, воздух бы чище стал!
Так говорили про Антона Федоровича жильцы его дома и те люди, которые имели несчастие иметь с ним дело, и с глубоким сочувствием глядели на Владимира, злополучного наследника дома и громадного капитала, скопленного этим скрягой.
Но старик, кажется, и не думал умирать, о чем свидетельствовало его красное, цветущее здоровьем лицо и крепкое сложение. Да как же ему было и не быть здоровым?
Поев утром хлебных обрезков и напившись жиденького чаю, Антон Федорович, забрав нужные бумаги и облекшись в свою фризовую шинель, уходил в ближайший трактир, в котором он был завсегдатаем в продолжение чуть ли не тридцати лет. Понятно, все хорошо его знали, но хотя за глаза все относились почтительно, видя в нем ходячую ссудную кассу.
Кто только у него не занимал, не исключая и самого трактирщика. И всех он беспрекословно ссужал деньгами, кому только угодно, и брал при этом такие большие проценты, что страшно было и выговорить. Но все-таки находились люди, которым до зарезу нужны были деньги, а взять было негде. Проиграется какой-нибудь субъект в пух и прах на бильярде, бежит к этому благодетелю:
— Антон Федорович, дорогой мой, дело до вас есть!
— Сколько? — лаконически спрашивает Корнев.
— Рублей десять всего, будьте настолько добры.
— А когда отдадите?
— Двадцатого.
— Гм… двадцатого… Значит, вы чиновник?
— Чайку не хотите ли?
— Это можно.
— Подать чаю, полбутылки водки и закуску!
Антон Федорович блаженно улыбается. Но это еще не значит, что от него можно ожидать пощады. Подадут того и другого, и вот начинается допрос.
— Где изволите служить? — спрашивает Антон Федорович.
— В министерстве финансов.
— Так-так… Сколько изволите жалованья получать?
— Пятьдесят пять рублей в месяц.
— Ваш адрес?
Вынув записную книжку, Корнев аккуратно записывает адрес кредитора, день, число и даже час, в который он выдает деньги.
— Так вам десять рублей?
— Десять.
— С удовольствием. Пишите расписку в двадцать рублей.
— Да что вы, никак с ума спятили?
— Нисколько. Вы просите одолжить вам денег, извольте. Но мне позвольте и заработать за это. Ведь не всякий же вам одолжит, попробуйте достать. Нигде не достанете в нужную минуту, да-с! А я всегда могу выручить кого угодно из затруднения.
— Ну в таком случае уступите хоть немного, я плательщик аккуратный. Двадцать много, вы в тот же час за этим же столом получите мой долг.
— Ну хорошо. Пишите пятнадцать.
— Ну уж ладно!
Так как в трактире писать чернилами даже простой адрес, как и теперь, запрещалось, то уходили куда-нибудь в укромное местечко, например в кабинет, требовали чернила и перо, писалась расписка, после чего Антон Федорович тут же вручал кредитору требуемую сумму.
Бывали такие случаи, что кредитор давал вымышленный адрес и затем куда-то улетучивался, и тогда горю несчастного скряги не было конца. Он рвал и метал, плакал как ребенок, бил себя в грудь, драл на себе волосы и в конце концов уменьшал себе и без того скудную порцию обеда и вместо чая пил один кипяток.
Так проводил он целые дни в трактире, затем возвращался домой с полным бумажником векселей и расписок и затем, переодевшись в полный костюм нищего, ходил по мелочным лавкам, лабазам и прочим торговым заведениям, выпрашивая или скупая у других нищих грошики. Этой мало ходячей монеты у него скоплялись целые мешки. Владимир, понятно, был очень доволен отсутствием своего отца, по крайней мере, он на время избавлялся от надзора над каждым его шагом и движением и вечного ворчания.
— Господи, да когда же будет конец этой невыносимой жизни в грязи, в холоде? — говорил Владимир, который никогда даже бани не видал, потому что отец называл это телячьими нежностями и переводом денег, поэтому все тело старика, не переменявшего белья, так и кишело насекомыми.
Так длилась жизнь молодого человека, подававшего лучшие надежды в будущем. Но теперь, в силу печальных обстоятельств, начинавшего постепенно становиться алкоголиком. Но вскоре и эта жизнь привела к неожиданной катастрофе.
Это было рано утром, около семи часов, когда Владимир, выпив с отцом стакана два чая (сахару, как излишней роскоши, не полагалось) и втайне подкрепившись водочкой, энергично сгребал с панели выпавший за ночь снег, между тем как старик начал собираться по своим делам.
А дел на этот раз предстояло немало. Во-первых, нужно было сегодня с помощью судебного пристава выселить из квартиры жильца, не заплатившего в срок. То был бедный отставной чиновник, у которого была чахоточная жена, вечно кашляющая, и трое маленьких ребятишек.
Напрасно он клялся перед Антоном Федоровичем всеми святыми, что отдаст немедленно после получения от кого-то пособия, но ни эти уверения, ни жалкий вид больной женщины, ни ребятишки, ничто не могло возбудить похожего на жалость в этом черством сердце. А сегодня надо получить исполнительный лист, затем нужно подать взыскание по векселям и распискам.
Забрав все эти документы, надев шинель и фуражку и заперев свою квартиру, старик направился к квартире неисправного жильца. В эту минуту жилец колол на дворе дрова.
— Здравствуйте, дрова колете? — обратился к нему Антон Федорович.
— Как видите, — ответил тот.
— Дрова хорошие, березовые…
— Да, березовые.
