Когда извозчик подкатил к дому, где жила Кравцова, и остановился у подъезда, молодая женщина быстро выскочила из саней, быстро сунула в его руку пятирублевку и моментально скрылась в подъезде.
Увидя данную сумму, извозчик снял шапку и перекрестился на видневшуюся невдалеке церковь Св. Пантелеймона, полюбовался бумажкой, словно он ее отродясь не видал, и затем рассудил по своему, чисто извозчичьему, умозаключению:
— Вот так барыня, дай ей Бог здоровья, заместо сорока копеек ряженых пятишницу отсыпала, а все-таки по всему видно, что деньги у ней шальные. Да для такой красоты иной и сотенной не пожалеет!
Квартира Кравцовой хотя небольшая, но была убрана с чисто женским вкусом и казалась даже роскошной.
Марья полулежала и читала какую-то книгу. В короткое время, как мы уже говорили в начале первой главы, Олимпиада преобразовала эту простую деревенскую бабенку в прелестную куколку, которой нельзя было не залюбоваться. Прежняя простая прическа исчезла бесследно, и вместо нее были уже роскошные, слегка взбитые каштанового цвета волосы, обрамлявшие свежее розовое личико, с сочными, как спелая вишня, губами. Вся стройная, немного полная фигура с развитой грудью была облечена в темное шерстяное платье. Белоснежный воротничок и такие же рукавчики дополняли этот скромный наряд.
Бросив свою шубку на руки горничной, Кравцова, не снимая с головы меховой шапочки, бросилась целовать Дементьеву.
— Маня, поздравляю, Ивана оправдали и выпустили на свободу! — воскликнула она.
Книга упала из рук Дементьевой на пол.
— Ваню ослобонили?
— Ах, Господи, когда она бросит этот варварский жаргон… Не ослобонили, а освободили, поняла?
— Слава Тебе, Господи! — перекрестилась Дементьева, не обращая внимания на педагогический выговор своей подруги. — Так как, выпустили, али он сидит еще покедова?
Кравцова в отчаянии плюхнулась в кресло и всплеснула руками.
— Да что же это! Только что я упомянула об Иване, как вдруг она сразу превратилась в прежнюю дворничиху. «Покедова»… Да?
— Ну, ладно, бросьте, я от радости забыла, чему училась. Ну, слава Богу… А Матвей-то как, видали вы его?
— Еще бы! Сидит, как зверь… Я просто не знаю, за что он так окрысился на родного брата. Чернил его как хотел, и когда Ивана оправдали и судья сказал ему: «Можете идти, вы свободны», то он так сверкнул глазами, что я даже сама испугалась.
— Как бы он чего-нибудь не сделал над Ваней.
— Очень легко может быть. Когда все потом вышли в коридор, то к нему подошел Бухтояров и начал говорить с ним. Мне же было неудобно там находиться с Матвеем или с кем-нибудь из моей бывшей компании, поспешила уехать.
— Ах, какой добрый этот Павел Михайлович, он, должно быть, возьмет Ваню к себе.
— Не иначе, а то куда же ему деваться. Я только опасаюсь, как бы у него опять не произошла стычка с Матвеем.
— А разве его нельзя взять к нам?
— К сожалению, ни под каким предлогом. Паша, обед готов?
— Готов, барыня, — послышался ответ из кухни.
— Так собирай поскорей, я сильно проголодалась!
Несмотря на обладание значительным богатством, Кравцова жила довольно скромно, однако не стесняя себя ни в чем. Она с Дементьевой довольствовалась небольшой квартирой из трех комнат и кухни, и как мы говорили, со вкусом обставленной. Они жили очень скромно, почти уединенно, и никто не видал, чтобы к ним заходил хоть один мужчина, так что в отношении их двоих не было повода ни к каким сплетням.
— Надеюсь, Маня, — говорила Кравцова, когда обе они сели за стол, — что все наши скитания вскоре кончатся, нужно только устранить с нашей дороги всю эту мерзость вроде Ковалевых и прочих. Ах, без ужаса не могу вспомнить, как я могла жить среди них. А теперь смотри, какая у нас благодать, не правда ли?
— Господь тебя благословляет за твою доброту.
— И благодарение Ему! Только очень жалко, что твой муж должен оставаться до поры до времени в неведении, где ты находишься.
— А как бы мне оповестить Ваню, что я жива и здорова, чтобы он не беспокоился? — спросила Дементьева.
— Очень просто, завтра мы поедем с тобою к Бухтояровым, и ты с ним увидишься.
На другой день к подъезду дома Бухтояровых подкатил экипаж, из которого вышли две изящно одетые дамы, на их лицах были опущенные густые вуали, сквозь которые были видны красивые черты.
Швейцар Савельич, увидя их, быстро соскочил со своего стула, бросил на столик газету, которую он только что перед этим читал, и распахнул перед ними дверь подъезда.
— Госпожу Бухтоярову можно видеть, дома она? — спросила одна из них.
— Дома, пожалуйте во второй этаж, двери направо, — произнес Савельич и указал по тому направлению снятой с головы фуражкой с золотым околышем.
Обе барыни поднялись по устланной ковром каменной лестнице и позвонили у дверей квартиры, которую обе они и без того давно уже знали. Дверь отворил лакей, пропустив мимо себя гостей, он бросился снимать с них одинаковые ротонды из темно-малинового бархата на бобровом меху.
— Доложите: Кравцова, — сказала Олимпиада, подавая свою визитную карточку.
Лакей, пригласив их в гостиную, ушел с карточкой.
— Слушай, Маня, на кого ты становишься похожа! — воскликнула Олимпиада, взглянув на Дементьеву. — Ты совсем бледна.
— Да как же не побледнеть? Увидят, что я так вырядилась, невесть что обо мне будут думать.
— Брось эти пустяки, я вчера им послала письмо и обо всем предупредила, не такая дура, в самом деле.
Они обе стояли против большого трюмо, поправляя свои прически, как вдруг в нем отразилась фигура входившей Екатерины Семеновны. Обе гостьи сразу обернулись к ней.
Лицо Бухтояровой выражало изумление.
— Здравствуйте, Олимпиада Павловна, — произнесла она. — Право, не напипти вы мне вчера, я бы не могла узнать прежнюю Машу!
Поцеловав обеих женщин, она отступила от Дементьевой и с восхищением окинула ее взглядом с ног до головы.
— Ну, Олимпиада Павловна, вашему искусству нужно честь воздать, — сказала она. — Вы сделали из нее прелесть что такое. Павел, иди сюда!
Вошел Павел Михайлович.
Он раскланялся перед Кравцовой, пожал ей руку, смотря на Машу и совершенно не узнавая ее.
— Позволь тебе представить — Мария Васильевна Дементьева! — отрекомендовала ее жена. — Прошу любить и жаловать.
Бухтояров был положительно восхищен изящной фигурой высокой и стройной красавицы, которая, краснея, смущенно пожимала протянутую ей руку.
— Да уж, знаете, и помучилась я над нею, — сказала Кравцова. — И, думается, не без успеха. Вы бы видели, какая у нее еще прекрасная душа.
