Старший дворник Петр Никонов, у которого Дементьев служил в подручных, был заурядный человек, служивший хозяину так, как Бог на душу положит…
Дело он свое исправлял добросовестно, пользуясь обычными доходами с квартир, был и этим доволен, за «на чаем» не гонялся, ни перед кем не увивался, никому не кланялся, не обращал как пожилой человек на себя внимания горничных и кухарок, был одинаково со всеми уважителен и держал себя степенно. Извозчики стояли, где им было угодно, никем не гонимые, и татары свободно входили во двор, крича свое: «Халат, халат!» Вот почему он и недолюбливал своего подручного, видя в нем претендента на свое место.
— Вот что, Матвей, — сказал однажды Никонов, сидя за обедом. — Не пора ли, братец, тебе в деревню? Теперича весна начинается, а брату твоему, Ивану, помощь нужна, одному не управиться ему с хозяйством-то.
— Я не поеду в деревню, — твердо сказал Матвей, смекнув, к чему клонит старший.
— Не поедешь, ладно, дело твое, а я на твое место Митрия поставить хочу.
— Да что вы, Петр Никоныч, за что на меня гневиться изволите? — воскликнул Матвей. — Кажись, я свое дело в исправности веду и ни в чем я не причинен…
— Как ни в чем? Уж я прямо тебе скажу, без запятых, что таких людей страсть терпеть не могу. С горничными да куфарками якшаешься, да мне, впрочем, на это наплевать, а то главное, что зря на меня мораль наводить начал.
— Да что вы, Петр Никоныч, да неужто я…
— Молчи, черт! — рассердился Никоныч. — Савельич зря говорить не будет… На мое место, вишь, захотел, чертова кукла, нет, не с твоим рылом!
Матвей покраснел. Швейцар Савельич действительно утром слыхал, как он, подметая парадную лестницу, разговорился с горничной из девятого номера, с курносой Дашуткой.
До слуха его донеслись с третьего этажа следующие слова:
— Коли теперь, Дашенька, вы не хотите обращать на меня вашего благосклонного внимания, то обратите опосля.
— Почему это? — спросила Даша.
— Не скажу покуда, — сказал Дементьев, — потому что евто секрет!
— Секрет? Вот оно что… Нет, вы мне скажите!
— Ну, могу-с… Если вам, к примеру, сказать, тогда весь дом узнает, и тогда мне плохо придется.
— Ну скажите, — просительно заговорила горничная. — Я никому не скажу, тоже в секрете держать буду.
И она так близко подвинулась к красивому парню, что он обнял ее за талью и коснулся губами ее щеки.
— Не смейте! — сказала она, отклонив свою голову. — Секрета сказать не хочет, а сам целоваться лезет!
«Гм… В этих делах амурных ему здорово везет!» — подумал Савельич, сидя на своем стуле.
— Ну хорошо, скажу, коли вы меня сами поцелуете! — сказал Матвей, вновь привлекая к себе Дашутку.
— Ну ладно.
— Задаточек с вас.
— Ишь, какой хитрый!
— Ну ладно. Так слушайте: старшего нашего скоро побоку.
— Ну!
— Верно вам говорю, Дашенька.
— За что же его отказать хотят?
— Дело хозяйское, ну и подстройка под него есть маленькая, подковырка значит.
— С вашей стороны?
— Что вы! Я не такой человек, чтобы кому неприятное делать, а хозяин заметил, что за стариком блохи водятся.
— Вот оно что. А кого заместо него ставят?
— Меня!
— Вот как! Поздравляю. Тогда вы мне, наверно, браслетку купите?
— Беспременно.
— Прощай, меня зовут! — спохватилась горничная.
— А что вы мне обещали?
— Обещанного три года ждут.
— Хитрая вы! Ну, я тоже не упущу своего!
Раздался звук поцелуя, и швейцар вскочил со своего стула.
— Тут нужно одно из двух: или целоваться, или лестницу подметать! — крикнул он.
Горничная ахнула и юркнула в свою квартиру, а Дементьев с испугом схватился за щетку и принялся за дело.
Этот инцидент был передан Савельичем Никонову, который и решил немедленно избавиться от своего подручного.
На другой день Матвей был уволен.
Кроме полученного жалованья, у него было сбережено немало «чайных» денег, так как он был мужик аккуратный и запасливый. Поселившись неподалеку, Матвей ловко повел интригу против Петра Никонова, в чем много способствовали бегавшие к нему влюбленные горничные. На бедного Никонова посыпались разные неприятности и подвохи. Наконец все это надоело ему, и старик, плюнув на все, взял у домовладельца расчет и перешел на другое, заранее рекомендованное ему место.
Понадобился новый старший дворник, о чем Дементьев прекрасно знал. На следующее утро по уходе Никонова Матвей пошел поджидать выхода барина, который аккуратно в десять часов выходил на службу.
— Ну что, как? — спросил его Савельич.
— Какие наши дела, знамо, не важные, — ответил Матвей.
— Никак пришел на место проситься?
— Отчего бы и не так. Кажись, у меня было все в опрятности.
Швейцар ехидно усмехнулся.
— Еще бы! — сказал он. — Всем угодил: и Дашенькам, и Машенькам, и Дунечкам.
Дементьев тоже усмехнулся.
— На этот счет охулки на руку не положим, — ответил он.
— Ну ладно, ступай, нам не жалко.
Павел Михайлович Бухтояров, держа под мышкой портфель, медленно сходил по ступеням лестницы. Пока швейцар отворял ему дверь, Дементьев, чтобы угодить домовладельцу, бросился нанимать извозчика.
— Не оставьте, ваше скородие, вашею милостью! — сказал он, сняв шапку и низко кланяясь.
— А отчего тебя отказал Никонов? — спросил барин.
Матвей слегка смешался от этого неожиданного вопроса.
— Видит Бог и добрые люди, — сказал он, — что я честно и исправно исполнял свои обязанности, все мною довольны были. А отказал это он меня сам не знает за что, — управлюсь, говорит.
— Ну ладно, иди и скажи управляющему, что я тебя принимаю в старшие дворники.
Хозяин уехал, а Матвей, не чувствуя под собой ног, бросился чуть не бегом в контору.
Управляющий был там и, увидя входившего Дементьева, хмуро и сердито взглянул на него.
В душе он терпеть не мог этого балованного красавца, отлично понимая, из-за чего Никонов, человек вообще хороший и строго честный, должен был покинуть свое место.
— Здравия желаем, Павел Иванович, — кланялся Матвей, стоя у порога конторы.
— Что тебе? — послышался суровый вопрос.
— К вашей милости объявиться.
— Как это объявиться?
— Барин определили меня к себе старшим дворником и приказали объявиться.
