Но умер император Николай Павлович, и молодой государь пожелал остановить кровопролитие. Севастопольская война закончилась; и приятели, Трутовский и Трут, изрубленные и израненные, но увешанные крестами и награжденные чинами, вышли в отставку. Скоро оба они поженились, купили в Малороссии земли, отстроились рядом и прекрасно зажили, видясь чуть ли не каждый день; сходясь в длинные зимние вечера, они часто вспоминали и перебирали в своей памяти мельчайшие подробности важных моментов «Севастопольской обороны», дивясь мужеству и отваге её героев.
Прошло нисколько лет. У обоих приятелей народились и выросли дети; у Трута два сына, у Трутовского — два сына и дочь. Родители не жалели средств на воспитание и образование своих детей, но не всем из них одинаково оно давалось, несмотря на безусловно хорошие у всех способности. Один сын Трута и один Трутовского учились хорошо, вели себя — тоже, и вышли в конце концов в люди, тогда как два других сына доставляли своим родителям только одно огорчение.
Трутовский между тем умер, и Трут скоро увидел, как сыновья его старого друга и приятеля стали пускать в трубу нажитое отцом их добро. Поэтому, желая при жизни убедиться, как его сыновья будут обходиться с своим имением и деньгами, он разделил все между ними, оставив своей любимой жене, при усадьбе лишь небольшой клочок земли, на котором огородил место для своей и жены могилы.
— Хочу, — говорил старый Трут своей супруге, — чтобы меня здесь похоронили, а не в усадьбе; усадьбу сынки промотают и продадут ее вместе с моей могилой, а ты, язнаю, сохранишь кусок земли и могилу с нею вместе.
Но, увы, один из сыновей Трута оказался хуже, чем об нем думал отец, и через несколько лет, промотав все свое, ловко подъехал к своей чадолюбивой матушке, завладел её землею и через 2–3 месяца продал ее вместе с могилой отца.
Таковы были отцы, и какими оказались их дети!
Ко времени нашего рассказа из когда-то богатого и хорошо устроенного имения Трутовского сохранились только усадьба и 200–300 десятин земли, а от такого же имения Трута не осталось и следа: все было продано, пропито, и последний Трут — Иван, кончил тем, что стал арендовать сто десятин бывшей недавно собственной земли с усадьбой, где и жил.
В это же время в усадьбе Трутовского жил Владимир — старший сын, не постигший мудрости наук сначала в классической гимназии, а затем в юнкерском училище и принявшийся за хозяйство; нетрудно представить себе, как хорошо оно шло, при отсутствии каких бы то ни было знаний, постоянных кутежах и попойках. Единственно, что перешло от отцов к их сыновьям — это дружба, которую, впрочем, последние всегда обильно смачивали вином. Дружба эта не прекращалась между Иваном Трутом и Владимиром Трутовским и тогда, когда последний нежданно-негаданно женился, — женился под пьяную руку, на особе не без прошлого, не дворянке, старше себя и даже некрасивой.
Единственной и хорошей чертой характеров Трута и Трутовского было то, что оба они были страстные охотники; охотились они и с борзыми, и с легавыми, и просто с одним ружьем без собак; они часто исхаживали громадный пространства болот и полей, постреливая перепелов и дупелей. Вот на этой-то почве с ними познакомился и я; правду сказать, оба они были бы славные парни, если бы не водка и хотя бы малейшее желание трудиться, а не постоянно баклушничать. Охотники же они, повторяю, были ярые, завзятые, и при звуке охотничьего рожка или выстреле у них проходил всякий хмель, но, в свою очередь, где-нибудь на привале, в поле или на болоте, они могли напиваться вдрызг.
Как-то раз, под осень, охотясь с ними, я обратил внимание, что Трут страшно спешит выпалить, да еще по какой дичи — по дупелям, которых стрелять всего легче. Присмотревшись к нему, я заметил, что он не пьян, а как-то хмур и рассеян.
— У вас, Иван Петрович, словно заряды без дроби, так вы отчаянно палите; что это, батюшка с вами? — спросил я Трута, когда мы сошлись покурить.
— И сам не знаю, что значит; правда, как будто одним порохом стреляю. Это, должно быть, все проклятый сон наделал.
— Какой сон?
— Да мне третьего дня снился и отчасти уже подтвердился в действительности. Скверный сон, я вам доложу.
— Ну, пустяки; просто, верно, вы выпили изрядно на ночь, ну и приснится, конечно, всякая ерунда.
— Кабы ночью да пьян был, так оно, пожалуй бы, ничего и не приснилось, а то, представьте, днем, перед обедом, у Владимира Ивановича заснул и совершенно был трезв.
— Ну что же такое снилось, расскажите?
— Скверное и страшное, батюшка, снилось. Пришла будто бы ко мне покойница матушка, нежно так на меня посмотрела, а потом взяла за руку да и говорит: «Видишь ли, Ваня, я пришла тебя предупредить, что если ты своей беспутной жизни не бросишь, то с тобой случится страшное несчастье, а какое, тебе может сказать гадалка Химка в Перловом хуторе»; перекрестила меня и исчезла. Я сейчас же проснулся и, верите ли, весь был мокрый от холодного пота; руки, ноги трясутся…
— Ну и только?
— Сна только и было, а продолжение его — уже настоящая действительность. Нужно вам сказать, что я никакой гадалки Химки не знал и о ее существовании ни от кого не слыхал, да и на Перловском хуторе был всего один или два раза, да и то давно. Сон этот так запал мне в голову, так я себя скверно после него чувствовал, что на другой же день, то есть вчера утром, отправился в Перловку проверить, есть ли там действительно гадалка Химка. И что же вы думаете — гадалка Химка действительно оказалась!.. Мне показали её избу и рассказали про нее чудеса. Я прямо так и опешил, но все-таки отправился. В темной низенькой избенке встретила меня очень древняя старуха, совершенно высохшая и седая, олицетворявшая собой скорее гоголевскую ведьму, чем обыкновенную крестьянскую старуху. Я рассказал ей о цели своего визита, и она, не спрашивая меня, кто я такой, где живу и чем занимаюсь, а только долго смотрела мне в глаза, потом взяла руку и тоже внимательно ее рассматривала, а затем уже прямо и выпалила: «Пьешь много, панич, друга имеешь, через него и на тот свет скоро отправишься. В поле, на охоте умрешь». Я сунул ей в руку несколько серебряных монет и как сумасшедший вылетел от неё, и с тех пор вот я покоя не найду, совсем руки опустились от речей проклятой старухи, а вы говорите — палю отчего!..
— Какая ерунда! Это простая случайность, и больше ничего. Не придавайте этому никакого значения, а вот действительно пейте поменьше, это вообще будет полезно, — успокаивал я Трута.
ПРОШЕЛ ГОД, В течение которого, занятый службою и поездкой в Петербург, я не только не охотился с Трутом и Трутовским, но даже не видался с ними и ничего об них не слыхал. Вдруг в нашем городишке, где помешалась моя камера, разнесся слух, что Трут и Трутовский поссорились на охоте и Трутовский уложил Трута на месте. Труп Трута нашли пастухи в степи на другой день, в страшно обезображенном виде; около него собака и ружье.
Я не верил городским слухам и сплетням, но, к несчастью, вечером того же дня я получил официальное об этом сообщение полиции. Усадьба Трутовского была в 15–20 верстах от города, и я на другой же день, утром, полетел туда. По приезде на место, в степь, картина мне представилась следующая: труп лежал на спине, с опаленным лицом и снесенным черепом, из которого вывалилась часть мозгов и лежала тут же на траве вместе с кусками запекшейся крови, руки были раскинуты по сторонам; в нескольких шагах от трупа валялось ружье — двухстволка, а у изголовья трупа — свернувшись в клубок, лежала собака покойного Бекас. Сотский и два десятских находились тут же. Когда я ближе подошел к трупу и окликнул собаку, она, видимо, узнала меня по голосу и, шевеля хвостом, подошла ко мне, подставляя голову, чтобы её поласкать, и, когда я это сделал, она подошла к трупу, жалобно посмотрела на своего мертвого хозяина, потом на меня и, опустив хвост, уныло пошла на свое прежнее место. Мне ужасно было жаль смотреть на это бедное животное, потерявшее своего хозяина. «Вот кто, думал я, знает разгадку происшедшей здесь драмы!..» Пастухи, которые тоже были здесь, как равно и староста — говорили одно, что третьего дня господа здесь охотились и много стреляли, а потом все смолкло, и они думали, что господа ушли домой.
