— Ан, видно, ушел-то один домой, а другой-то вот где ночевать остался и долго проспал, коли мы вот уже третьи сутки дожидаемся, — говорили десятские, недовольные тем, что для охраны трупа их оторвали от своих домашних работ, которых в конце августа у всякого мужика довольно.
Я принялся за описание места и осмотр трупа. Место было мне очень хорошо знакомо — оно недалеко от усадьбы Трутовского, и здесь всегда была масса перепелов. Каких-нибудь знаков насилия на трупе не оказалось; в боковом кармане пиджака лежал бумажник, в котором, кроме 30 рублей, не было ничего, в жилете — часы с цепочкой, а в кармане брюк лежал носовой платок с туго затянутыми узлом и с буквами «ИТ».
Ружье оказалось заряженным только на один ствол, в патронташе — несколько пустых и набитых патронов, в ягташе — дичи никакой. Смотря на положение трупа, на лежавшие около него вещи и не найдя в кармане никакой записки, я хотел угадать, что здесь могло произойти: самоубийство, убийство или неосторожность? Не найдя пока на это ответов, я отправился в усадьбу к Трутовскому, куда велел перевезти и труп, впредь до приезда доктора для вскрытия. В усадьбе между тем как будто все вымерло, никого не было видно, никого не было слышно, даже собака не бросилась и не залаяла, когда я подъехал к крыльцу. В доме, когда я вошел, тоже царила полнейшая тишина, и лишь на пороге в залу меня встретил смущенный и как-то растерянный Трутовский.
— Уж вы меня, Владимир Иванович, извините, я к вам без спросу и не один, с собой привез и Ивана Петровича, — сказал я, здороваясь с ним.
Трутовский слабо пожал мне руку и ничего на это не ответил. Я продолжал.
— Будьте любезны, отведите нам по комнатке; покойнику — полежать, пока вот приедет доктор, а мне — заняться делами. К Труту на хутор ехать и далеко, и неудобно. Не стесню я вас?
— Сделайте одолжение — располагайтесь, дом большой.
— Федор, — обратился он к вошедшему лакею, — отведи там около террасы две комнаты в распоряжение господина следователя, прибери их и служи.
Федор ушел, а я спросил Трутовскаго, который уже несколько оправился:
— Ну, как охотитесь, Владимир Иванович?
— Да вот видите, какая тут охота, — какой казус вышел с Иваном Петровичем. Кто мог подумать?..
— То есть, что, собственно? — спросил я Трутовского, глядя на него в упор.
— Да что он так покончил с собой.
— Ах, да, — ответил я, как бы не понимая, в чем дело. Я пока не хотел с Трутовским об этом говорить, а другой разговор у нас не клеился, к тому же мне нужно было распорядиться насчет трупа, где и как его положить, а потому, извинившись, я ушел в отведенное мне помещение. Там я застал Федора, который выносил мебель из комнаты, где предполагалось поместить труп Ивана Петровича.
— Вот и отлично, Федор, послужи уже Ивану Петровичу последний раз.
— Да и то сказать, ваше высокородие, служить приходилось ему немало. Сколько раз пьяного здесь приходилось укладывать, да и домой сколько раз провожать, ну, а в последнее время хуже работа за ним была…
— А что такое?
— Да так, ваше высокородие.
«Федор что-то знает», — подумал я.
— А что, Федор, барыни, видно, нет дома?
— Дома, да только они больны.
— Что же с ней?
— Да так, из тревоги больше, по этому самому случаю.
— Видно, жаль ей очень Ивана Петровича; веселый ведь парень был.
— Как не жалеть, жаль…
В это время в комнату стали вносить труп Трута и положили его на чисто вымытый белый стол. Я приказал открыть окна и в комнате оставил на дежурстве двух десятских. По отрывочным фразам Федора я видел, что он в курсе «степной драмы», но боялся сразу приняться за него, а потому, пообедав, я приказал ему попросить ко мне барина. Вошел Трутовкий.
— Как здоровье Варвары Яковлевны?
— Благодарю вас, она уже несколько оправилась, — спокойно ответил Трутовский.
— Будьте любезны, Владимир Иванович, — сказал я, усаживая его как можно ближе около себя, чтобы удобнее было говорить и наблюдать, — расскажите, как это случилось, когда вы отправились на охоту, что между собой говорили и так далее.
— Это было третьего дня; Трут пришел к нам, как обыкновенно, утром, мы все втроем пообедали, а затем вдвоем отправились на охоту по перепелам, в степь. Погода была чудная; Трут, хотя и был почему-то молчалив, но, во всяком случае, ничто в нем не обнаруживало созревшего ужасного решения. Впрочем, он был давно уже под впечатлением от увиденного им сна и под гнетом какого-то ужасного предчувствия; часто впадал в задумчивость, грустил, был молчалив и очень редко был таким веселым, как прежде. На охоте сначала мы были вместе, а потом разошлись; сначала я слыхал его выстрелы, а потом он замолк. Я думал, что он ушел от меня далеко и, не обращая на это внимания, когда солнце стало садиться, возвратился домой. Я не особенно удивился, когда не нашел его в усадьбе, полагая, что он мог пройти прямо к себе, на хутор, но каков был наш ужас и отчаяние, когда, рано утром, прибежали в усадьбу пастухи и сообщили, что «паныч лежит в степи убитым»?.. С женой сделалось дурно, а я, не медля ни одной минуты, вскочил на дрожки и отправился в степь, где действительно скоро увидал мертвого Ивана Петровича; около него лежал и выл его верный Бекас; несколько поодаль лежало ружье. Я сейчас же дал знать сельским властям, а сам уехал в ужасе и горе в усадьбу.
Ни разу, за все время этого рассказа, Трутовский не посмотрел мне в глаза и когда замолчал, начал усиленно курить. Я тоже молчал, стараясь уловить его взгляд, и в комнате, как и во всем доме, царила какая-то зловещая тишина, которая лишь изредка прерывалась доносившимся со двора воем несчастного Бекаса.
— Бедное животное… как убивается по своем хозяине, — сказал я Трутовскому, когда, наконец, наши взгляды встретились. Трутовский молчал.
— Скажите, Владимир Иванович, за что вы убили своего приятеля?
Трутовский вздрогнул, съежился и ничего не отвечал. Я повторил свой вопрос.
— Я его не убивал.
— Да полноте, кто же больше? Деньги, ружье, платье — все найдено при нем в целости, значить, корыстных видов убийством не преследовалось, между тем как вы охотились только вдвоем, на несколько верст вокруг вас не было ни одной живой души — вы и выбрали этот момент для сведения своих, может быть, старых счетов. Вот послушайте — пастухи и десятские прямо на вас говорят; согласитесь, значит, что ваше запирательство ничем вам не поможет, а наоборот — помогут вам те бесспорно важные мотивы, которые подвинули вас на кровавый расчет. Мотивы эти могут быть настолько сильны, что самый факт преступления побледнеет, и правосудие, чуткое ко всему, всегда отнесется снисходительно, между тем как при наличности улик против вас и упорном вашем запирательстве — пощады не ждите. Тут уже прямой закон: «за убийство с заранее обдуманным намерением — каторжный работы от 8 до 20 лет».
