— По приезде он говорил с вами?
— Нет. За обедом только он сказал мне: «Ты слышала, что случилось то, что давно уже должно было случиться. Трут пустил себе в башку заряд. Это слишком тебя огорчает?» Я ему на это ничего не ответила. Замолчал и он, хотя видно было, что он еще что-то хотел мне сказать.
Я записал показания Варвары Яковлевны, дал ей подписать и, пожелав покойной ночи, ушел в комнату покойника, к доктору. Там я застал следующую картину: доктор, без сюртука, с засученными рукавами рубахи и с громадною сигарою в зубах, усиленно хлопотал над трупом несчастного Трута. Он уже покончил с черепом и, вскрыв полость желудка, рылся в требухах покойного, а около него, с инструментами наготове, стоял молоденький фельдшер; сотский и два десятских находились тут же и не особенно одобрительно посматривали на медицинские манипуляции. Воздух в комнате, несмотря на отворенные окна, был ужасный.
— Что, доктор, покойник, несомненно, застрелился, а не зарезался?
— Да, несомненно застрелился, и прекрасно, знаете ли, сделал; все равно ему пришлось бы, может быть, и резаться; покойник был страшный алкоголик и очень скоро должен был сойти с ума.
— Я знаю, он много пил, а вот скажите, доктор, как вы нашли череп и направление выстрела?
— Я нахожу, что выстрел был сделан, во-первых, на очень близком расстоянии, а во-вторых, — снизу вверх. Да, именно, выстрел был сделан почти в упор, так как под черепом и в мозгах я нашел оба пыжа, вот они, — сказал доктор, подавая мне залитые кровью пыжи.
— А нельзя ли мне извлечь несколько дробинок?
— Вот, получите; должно быть, здесь чуть ли не весь заряд. Промойте их только хорошенько, — сказал доктор, обращаясь к фельдшеру.
— Очень вам, доктор, благодарен; теперь мне, в свою очередь, приходится заняться анализом, — сказал я, унося с собой дробь, пыжи, патронташ и ружье покойного.
В патронташе я нашел несколько зарядов совершенно одинаковой дроби, такой же мелкой, как вынутая из черепа, пыжи были тоже совершенно одинаковы. Я разрядил ружье, где оставался один ствол заряжен, и там, как дробь, так и пыжи оказались совершенно сходными с найденными в черепе. Наконец, я позвал Федора и приказал ему принести ружье и патронташ барина. В патронташе Трутовского было только два заряда; и дробь в этих зарядах была несколько покрупнее; ружье было заряжено на оба ствола, и когда я разрядил, то и там дробь была такая же крупная, как и в патронташе. Это обстоятельство, в связи с найденным в кармане покойного платком с затянутым узлом и показанием Варвары Яковлевны, окончательно убедили меня в том, что между приятелями была именно американская дуэль — «или ты, или я». Жребий, в вид узла на собственном платке, вынул Трут, значит, он и должен был сам с собой покончить. И он не заставил себя долго ждать, тем более что находился еще под влиянием сна и предсказания гадалки, которое, по странной и непонятной случайности, сбывалось теперь с такою точностью. Конечно, будь у Трута другая натура и другие чувства к Варваре Яковлевне, он бы протестовал, боролся и нашел бы другой выход из такого положения, но в том-то и дело, что чувства-то тут и не было никакого, а были просто с обеих сторон животные инстинкты; натура же у Трута оказалась мелкая, трусливая…
ПОКА Я ВОЗИЛСЯ со своими исследованиями дроби, пыжей и прочего, доктор закончил свое «потрошение», вымылся и пришел ко мне.
— Ну, что, господин следователь, cherches la femme?
— Конечно, как всегда и во всем.
— И что же нашли? Она красива, интересная?
— Очень. Завтра сами увидите, если хотите.
— Ну, это меня, пожалуй, мало интересует, а вот что, Александр Петрович, я вам скажу: теперь только десять часов, сейчас набросаю вам акт вскрытия — и я свободный гражданин, так не сыграем ли мы с вами хоть в пикет? Карты, как и инструменты, я всегда аккуратно вожу с собой на следствие.
— А, ну вас к богу! Идите лучше прогуляйтесь перед сном — здесь отличный сад, а я приведу тем временем в порядок все то, что наделал за сегодня.
— Вам не надоело? Удивляюсь, право!
— Ну, идите, гуляйте, а поужинаем мы, пожалуй, вместе, если Федор нам что-нибудь приготовит.
Утром, на другой день, доктор укатил в город, а я попросил к себе Трутовского. Вид его, когда он вошел ко мне, был ужасно усталый, измученный, и мне его стало искренно жаль. «Тоже, — думал я, — кандидат на тот же конец, да только с большими осложнениями. Трут хоть холостой был, а этому еще предстоит помучиться; Варвара Яковлевна постарается доставить ему еще не мало страданий. О, эти женщины!..»
— Извините меня, пожалуйста, что я поведу с вами беседу на ту же тему, но еще, может быть, более неприятную и щекотливую для вас. Но что будете делать? Наша обязанность — доискиваться правды.
— Что прикажете? — сухо спросил меня Трутовский.
— Видите ли, я добыл следствием неоспоримые данные, что у вас с Трутом была американская дуэль из-за вашей супруги… Вы не будете теперь отрицать этого?
Трутовский сосредоточенно смотрел в одну точку и молчал.
Я повторил свой вопрос.
— Право же, мне положительно все равно: обвините ли вы меня в убийстве Трута, признаете ли, что у нас с ним была американская дуэль или, наконец, что он сам застрелился! В интересах правосудия вам это необходимо знать, ну, доискивайтесь! Обстоятельства в этом грустном деле сложились так, что вывод можно сделать любой из трех; угодно вам назвать меня убийцей, называйте, судите и отправляйте на каторгу. Это ваше право, господин следователь, и я больше вам ничего не скажу, и, надеюсь, после этого я вам больше не нужен?
— Вы, пожалуйста, успокойтесь, не волнуйтесь, Владимир Иванович; я вовсе не хочу ни судить вас, ни ссылать на каторгу, а только прошу вас помочь мне в этом деле, осветить его мне, насколько возможно.
— Решительно никакой помощи не могу я вам здесь оказать и даже много об этом говорить, слишком близко дело это касается меня, — и от вас зависит придать ему ту или другую окраску. Протестовать и жаловаться на вас я не буду, и на суде скажу не больше того, что сказал вам.
В душе я был совершенно согласен с ним и прекрасно понимал, что прямых указаний того, что между ними была американская дуэль, нет; есть только более или менее основательное предположение по поводу узелка на платке покойного, который тоже, конечно, мог там быть случайно. Наоборот, есть все данные для того, чтобы предполагать здесь несчастный случай. Поэтому допрашивать Трутовского дальше — значит бередить его больную рану и вооружать против себя человека, а потому больше из желания соблюсти формальную сторону я сказал ему:
— Прекрасно, я вас больше беспокоить не буду, но я вынужден просмотреть ваши бумаги, равно как и бумаги покойного. Поэтому разрешите мне немного порыться, при вас, конечна в вашем кабинете.
— Сделайте одолжение, если это вам нужно.
Мы отправились в его комнату, и я добросовестно перерыл там все, все ящики письменного стола, все книги, просмотрел счеты, но никакого даже намека на что-нибудь подходящее к делу не нашел.
