Марьюшка что-то вспомнила, ужаснулась и руками даже взмахнула.
— Ах! Беда ведь у нас! — воскликнула она.
— Что такое? — озабоченно спросил Иван.
— А вещи наши в особенный вагон были отправлены! Мы-то об них и забыли.
— Багаж ваш в целости, была бы хфитанция в порядке, а завтра вы можете получить, только малость за полежалое заплотите, — успокоил ее Матвей.
Приехали с вокзала в девять часов утра, и до приезда хозяина со службы управляющий ознакомил нового дворника с квартирохозяевами.
— Вот наш новый дворник, — рекомендовал Матвей своего брата, очень довольный тем, что производил повсюду эффект.
Действительно все обитатели и обитательницы квартир таращили глаза от удивления, видя замечательное сходство между управляющим и дворником. Оба одинаково одетые — в пиджаках, в блестящих сапогах, красивые, с темно-русыми вьющимися волосами, короткими бородами, со свежими здоровыми лицами, одинаково высокие и плечистые производили эффект довольно приятный.
— Теперь положительно можно запутаться, — сказала жена Павла Михайловича, когда оба явились к ней первой, как к супруге домовладельца. — И не разберешь, который из вас Матвей и который…
— Иван, — дополнил Матвей. — Но, сударыня, промеж нас есть и большая разница.
— Какая?
— Такая-с: брат Иван женат, а я холост.
— А, в этом-то! — улыбнулась хозяйка. — Говорят, Иван, и жена у тебя красавица, вот я не видала ее еще. Пришли ее к нам, может быть, и для нее у нас найдется дело.
— Благодарим покорно, — поклонился Иван, они хотели было уйти, но хозяйка остановила их.
— Погодите! — сказала она. — Ты, Матвей, знаешь, кто живет в тридцать шестом номере?
— Прописался купеческим сыном Григорьем Михайловым Ковалевым.
— Он не говорил, чем занимается?
— Сказал, что адвокатскими делами. Прошения пишет, по судам ходит.
— Больше ничего?
— Кто его знает, сударыня, ночь дома не бывает, приходит под утро, спит до первого часу, потом уходит и возвращается утром.
— Это странно… Какая же адвокатура по ночам… Вы оба последите за ним хорошенько. Платит за квартиру исправно?
— Постоянно вперед, сударыня, копеечка в копеечку.
— Странно… — повторила хозяйка. — Живет совершенно один, никто к нему не ходит, занимает большую квартиру, прислуги никакой не держит, по ночам работает, и если он там что делает, Бог его знает, днем спит. И рожа-то у него какая-то подозрительная. Уж не попросить ли его выехать, что ли?
— Без причины будто неудобно, — сказал Матвей.
— Причина всегда может найтись. Допустим, что квартира нам самим нужна для чего-нибудь, отдать ему неустойку, и Бог с ним, пускай переезжает. Да не мешает посмотреть, нет ли у него какого-нибудь склада возмутительной пропаганды или чего-нибудь такого противозаконного. На всякий случай, не мешает заявить полиции.
— Слушаюсь.
— Теперь можете идти… Как тебя зовут, Иван, что ли?
— Так точно.
— Скажи твоей жене, пусть зайдет.
— Покорно благодарим.
— Жильца-то надо теперь навестить, он дрыхнет еще, — сказал Матвей, взглянув на часы после того, как они покинули хозяйскую квартиру. — Странно, что живет совсем один и никого к себе не пущает.
— Пожалуй, и нас не пустит, — сказал Иван.
— Нас не пустить не имеет права. А если не пустит, то мы сейчас и в участок заявим, что он за личность такая!
— Но ведь он прописан и личность свою предъявил.
— Эх, брат, не знаешь ты здешнего питерского народа! Шалыган какой-нибудь али там мазурик какой прописывается сразу на нескольких квартирах; в одной он Иван Иваныч, чиновник, в другой Сидор Поликарпов, потому что у него не один пачпорт, а несколько. Вот ты тут и учти. Вот и тридцать шестой номер. Заперто изнутри, значит, спит еще. Теперь половина первого, — взглянув на часы, произнес Матвей и дернул за рукоятку звонка.
За дверями послышался кашель и затем шлепанье туфель.
— Кто там? — послышался грубый голос.
— Это я-с, управляющий!
— Сейчас.
Отворил дверь высокий человек, средних лет, одетый в халат и туфли на босу ногу. Он посмотрел мрачно, несмотря на то что ничего уродливого в его лице не было.
Он посторонился, чтобы дать дорогу пришедшим, и затем затворил дверь, глядя с недоумением на этих двух похожих друг на друга людей. Они пошли в небольшую кухню, в которой топилась плита и на ней кипело что-то в небольшом котелке. У окна был обыкновенный кухонный стол и около него две табуретки, на столе находились чайник и стакан с только что налитым горячим чаем. Тут же лежали намасленная чухонским маслом булка, само масло, свернутое в бумаге, недопитая сороковка и большая рюмка, два яйца и с фунт колбасы.
— Позвольте вам представить нового дворника, — сказал Матвей, кивая головой на брата.
— А… новый дворник, — произнес Ковалев, смотря то на одного, то на другого. — Это интересно!
— Чем интересно, позвольте спросить?
— Такое сходство, черт возьми. Редко бывают такие случаи, чтобы дворник так походил на управляющего.
— Мы родные братья, — сказал Матвей.
— А, братья! Но и родные братья не всегда походят друг на друга… Наверно, и водку пьете совершенно одинаково?
Братья с улыбкой переглянулись между собой.
— Я вас понял! — воскликнул Ковалев, не дожидаясь ответа. — Садитесь и хватим по такому случаю по единой. Что вы смотрите на бутылку, думаете, не хватит, найдется еще! Садитесь, пожалуйста, не церемоньтесь…
Ковалев почти что насильно посадил их на обе табуретки и сам почти выбежал из кухни.
— Удобно ли это будет? — спросил тихо Иван.
— Что ж из этого? По крайности, мы кое-что и расспросим у него, — еще тише ответил Матвей. — Видишь, он малость выпивши, а такие люди больше откровенны.
Ковалев вновь появился, волоча за собою стул и держа под мышкой большой бумажный сверток, а в руке — полбутылки.
— Вы уж меня извините, — сказал он. — Я человек одинокий, бабы у меня не водится, потому щи варить для меня или там стряпать некому. Чем богат, тем и рад…
Он сел на стул и начал развертывать сверток.
— Да, однем вам плохо, — согласился Матвей. — И даже квартиру держать одному невыгодно, вот комнату бы…
— А почему вы знаете, что мне нужна одна только комната?
— Опять-таки из одиночества, а в комнате, глядишь, и хозяйка бы посмотрела за вами, приготовила бы кушанье, чаю заварила бы.
— Да, это недурно для кого-нибудь другого, только не для меня, но какая хорошая хозяйка ни будь, все-таки мешала бы мне во всем, совавши свой нос не в свое дело, ну хотя бы под видом участия к моей особе.
