Жизнь на Подоле, да еще в переулке, очень скучна, но мать и дочь не скучали вместе. Они находили истинное наслаждение в тихой грусти и в воспоминаниях об их улетевшем друге, могилу которого они часто навещали, убирали цветами, и горячо о нем молились.
Не в силах поддерживать прежний круг знакомств, они ни к кому не ходили и к себе никого не принимали. Родных у них не было. Однообразие такой жизни скрадывалось однако частыми посещениями одного богатого и прекрасно образованного молодого человека, некоего Вавилова, который был учеником Бермамутского в искусстве фехтования. Вавилов часто посещал семейство учителя при жизни и продолжал это делать после его смерти. Неценные подарки, безделушки, не оскорблявшие чести и достоинства молодых дам, были иногда предлагаемы с его стороны самым вежливым и безукоризненным образом. Он беспрестанно твердил, что для него нет большего наслаждения, как угодить такому милому существу, как Маруся.
Несмотря на огромный круг знакомства, который должен был поддерживать Вавилов, не проходило дня, чтобы он не побывал у своих «подольских» друзей. Маруся играла на арфе, пела, а Вавилов аккомпанировал ей на рояли. Иногда они прогуливались вместе. Мать и дочь незаметно привыкали к нему, и он стал как бы их семьянином. Но вот Марусе исполнилось пятнадцать лет. Она сильно развилась и похорошела; мать согласилась, чтобы она носила уже длинное платье, — полная грудь двушки требовала корсета. Маруся вся горела жизнью, а частое присутствие молодого человека как будто способствовало её развитию… заметно было, что она полюбила Вавилова. Мать хотя и догадывалась об этом, но, следуя направлению того воспитания, которое начал отец, не говорила ни слова о её чувствах, не возбуждала в ней несбыточных надежд и вместе с тем не клала никакого запрета на отношения своей дочери с молодым человеком. Вскоре однако всё разъяснилось: Вавилов сделал форменное предложение Марусе и получил её согласие. Матери он сказал откровенно, что его родители помешаны на гербах и дворянстве, и о согласии на их брак теперь нечего даже мечтать, но что время все поборет, все устроит, и так как он и Маруся еще очень молоды, то можно обождать. С течением времени он постепенно приручит своих родителей к мысли о своей женитьбе. Достаточно им увидать Марусю, чтобы полюбить ее как дочь и дать свое согласие на брак с нею. С полною верою в благородство Вавилова госпожа Бермамутская дала свое согласие на его предложение, и он, как жених, уже бывал с Марусею иногда и без матери.
Не более трех раз они показались на N-ских бальных гуляньях, и Маруся убедилась, что она действительно прекрасна. Грациозность её поражала общество. Мать и дочь Бермамутские стали предметом разговоров больших гостиных, тем более что они всегда сопровождались на этих гуляньях кавалером — членом этих гостиных.
Так прошло около года.
Был прекрасный майский вечер. Госпожа Бермамутская вышивала, Маруся играла на арфе и с каким-то особенным воодушевлением пела. Вавилов, уставив на нее свой любящий взор, с немым восторгом слушал её чудную игру и жадно ловил задушевные нотки её симпатичного сопрано. В комнате все носило отпечаток тихого, спокойного счастья и ничто не предвещало скорой бури. Внезапно растворились двери, и в комнату вошел пожилой господин, в платье отставного военного генерала. Это был отец Вавилова. Едва сняв фуражку, едва кивнув головой дамам, он громко сказал, обращаясь к госпоже Бермамутской:
— Я явился к вам, сударыня, затем, чтобы вы перестали завлекать моего сына; он слишком честен для того, чтобы иметь в вашем доме любовницу, а по положению в обществе его отца — он слишком далек, чтобы жениться на вашей дочери. Поэтому я требую, сударыня, у вас, чтобы вход ему в ваш дом был закрыть навсегда, в противном случае я найду и другие для этого меры!..
— Если это ваш сын, милостивый государь, то вам и надлежит дать ему наставление, кого он должен посещать, и от него, конечно, зависит исполнить ваше наставление, — ответила страшно взволнованная госпожа Бермамутская.
— Да, но вы…
— Не смейте перебивать меня, пока я еще вам не все сказала! Ваше высокое положение в обществе не дает вам, сударь, права врываться в квартиру беззащитных женщин и говорить с ними таким презрительным и грубым тоном. Потрудитесь же взять своего сына и оставить нас сейчас же!
— Наталья Петровна, ради Бога, успокойтесь, — тихо сказал ей молодой Вавилов. — Отец мой вспыльчив, но добр, он меня любит и поймет меня.
— Так потрудитесь же ему повиноваться, а я не желаю переносить подобных оскорблений, — с гордостью сказала госпожа Бермамутская.
Оба Вавилова в замешательстве и смущении удалились. Мать и дочь провели остаток вечера в слезах и глубоком горе.
Маруся с нетерпением ожидала Вавилова на другой день, но прошла неделя, а он не являлся. «Неужели это был сон?» — задавала себе по нескольку раз этот вопрос Маруся, и в ответ на это только ручьями лились слезы у бедной девушки.
Через месяц они услыхали, что Вавилов объявлен женихом одной богатой девушки из аристократической семьи. Что было им делать, кто за них мог заступиться, отомстить? У них не было ни отца, ни братьев, ни родных. Они плакали и молчали. Маруся была уже избалована мыслью о счастье, и жизнь в темной и душной комнате стала для неё невыносима. Только любовь к матери подкрепляла бедняжку. Прошло несколько времени. Дела шли все хуже и хуже, работа валилась из рук, в лавках в долг не давали, — и вот пришлось продать рояль и другие вещи. Скоро задолжали за квартиру, и хозяин согнал их, оставив себе за долг последнюю мебель. Они поселились в каком-то угле и скоро заболела мать. Дочери угрожала нищета и совершенное сиротство. Она с жаром молится Богу; нужен доктор, лекарство, еда, а в доме ни копейки!
Был конец сентября, в городе был какой-то большой праздник и объявлено было большое гулянье. Весь N-ck пришел в движение, а Маруся между тем выбивалась из сил. Целую ночь провела она, не смыкая глаз, у постели больной. Радостный звон колоколов, гром пушек из крепости, звуки военной музыки — составляли еще более резкую противоположность в её отчаянном положении.
Погода была чудная; солнце ярко светило, на голубом небе ни облачка, вся природа и все люди, казалось, были счастливы, — одной ей почему-то было в этом отказано. Эти рассуждения молодой девушки вызвали в ней высшую степень энергии, и вот она, оставив больную мать на попечение какой-то старухи, помчалась в центр города, в центр жизни и движения, где беспрестанно встречались люди, легко бросающие деньги на всякие пустяки; они не откажут ей в своей помощи, если она объяснит им свое положение — так ей казалось. И много ли ей нужно? Ровно столько, чтобы облегчить участь больной матери и самой не страдать, если уж не суждено ей быть счастливой. С такими детскими наивными упованиями, она очутилась в самом центре города, где с трудом можно было протиснуться в рядах разряженной толпы и перейти дорогу от сновавших по улицам богатых экипажей.
Все тут были веселы, счастливы, а значит, и добры, следует только решиться просить, но этого-то она никак и не могла сделать, не могла найтись, как начать. Наконец, она преодолела себя и остановила какого-то богатого, толстого купчину.
