Первое отделение закончилось — появление Маруси было объявлено во втором. В антракте публика не могла двигаться по тесным и узким коридорам цирка, а потому многие сидели на своих местах, с нетерпением ожидая второго отделения.
Все ложи и первые ряды кресел были заняты лицами исключительно самого высшего общества; изящные модные туалеты дам, чудные брильянты, красивые прически и сдержанный говор на французском и английском языках служил доказательством этого.
Но вот антракт кончился, затрещали звонки, и публика поспешила занять места. Оркестр заиграл какую-то вещицу в минорном тоне, и два лакея, в ливреях и белых перчатках, вынесли на сцену и поставили недалеко от клетки небольшую, изящную арфу, а вслед за этим появилась перед публикой и Маруся, которую вывел за руку Джон-Буль.
Маруся была в простом белом платье. Бледное, нежное лицо её составляло резкую противоположность со здоровым, скуластым лицом американца. Почтительно кланяясь, Джон-Буль представил Марусю публике.
Маруся также почтительно с полувеселой улыбкой поклонилась зрителям. Она понимала, что не время теперь омрачать своею печалью людей, искавших удовольствий, и в этом её поклоне сказались и признательность публике за посещение, и как бы прощание с нею. Этот скромный и вместе с тем благородный поклон произвел магическое воздействие на зрителей: громы рукоплесканий заглушили окончательно музыку.
— Как она прекрасна! — шептались мужчины.
— Как она мила, очаровательна! — кричали со всех сторон женщины, и даже самые уродливые из них, имеющие привычку хвалить только таких, которых наверное уже никто не похвалит, сходились в общем сочувствии к молодой девушке. Один только молодой человек из всех зрителей ни одним движением не выразил своего сочувствия девушке, а, напротив, в каком-то странном замешательстве старался отклонить свой взор от неё.
Это. был Вавилов. Маруся его заметила, и это придало ей больше твердости и решимости. При несмолкаемом громе аплодисментов она быстро поднялась по ступенькам в клетку… Вот Маруся осторожно обходит и гладит всех чудовищных зверей, вот в клетку подали ей еще стул и арфу. В цирке воцарилась полнейшая тишина…
Маруся уселась, установила арфу и взяла аккорд, другой, и, наконец, полились тихие, мелодичные звуки — звуки спокойного, безмятежного счастья.
Непродолжительно, однако, было это счастье; вот прозвучал торжественный и стройный аккорд, затем сначала одна ноющая нотка, за ней другая, а скоро и все звенящие струны арфы выражали лишь одну тоску, скорбь и горе, горе без конца. Маруся играла чудно, увлекательно, как никогда ей не удавалось… Это она сама чувствовала, и вместе с тем, она сознавала, что ей уже пора окончить свою импровизацию, пора оставить бередить наболевшее свое сердце на глазах тысячи зрителей, но пальцы как будто не слушались её воли, и звуки лились и лились… Между тем тишина в цирке была такая, что слышно было даже жужжание мухи. Львы и те как бы поддались чарующим звукам и лежали тихо, спокойно на своих местах.
Но вот Маруся оборвала свою игру на полутоне и, откинувшись на спинку стула, посмотрела в сторону, где сидел Вавилов, который теперь все время не сводил с неё своего горящего, лихорадочного взора. Она сразу закрыла свое лицо руками и готова была разрыдаться, но буря и гром восторга зрителей вовремя ее отрезвили. Она поднялась и начала кланяться, желая вызвать на своем лице веселую, беззаботную улыбку, но мускулы её не слушались, и лицо осталось грустным, сосредоточенным. Тогда с помощью Джон-Буля она вышла из клетки и вновь поклонилась публике с арены.
Гром и рев зрителей усилился настолько, что, казалось, дощатое здание цирка должно сейчас развалиться. Маруся тихо удалилась в свою уборную, но скоро вынуждена была выйти вновь на арену цирка, так как громовое «браво» не смолкало. Публика неистово требовала её игры, но у Маруси не было ни малейшего желания отправляться вновь в клетку, и вот догадливый Джон-Буль быстро устроил на арене небольшое деревянное возвышение, покрыв его роскошным ковром, и устанавливает там арфу и стул. Маруся уселась и заиграла одну за другой русские и малороссийские романсы. Игра вновь увлекла публику, и вновь раздался её неистовый рев. Маруся поклонилась и ушла.
В её отсутствие произошло следующее: какой-то господин, сидевший в первом ряду кресел и никогда не видавший Марусю, обратился к своим соседям со следующими словами:
— Господа, вероятно, нужда и крайность заставили эту молоденькую, хорошенькую девушку решиться на такой отважный концерт. Несомненно, сему причина ужасная нужда. Я справлялся у Джон-Буля — тот сам не знает, кто она… Сделаем же доброе дело, поможем ей, — и он первый бросил на подмостки и ковер несколько крупных купюр.
— Браво, браво, — закричали другие, и в несколько минут весь ковер был покрыт серебром, золотом и купюрами.
Когда Маруся вновь появилась в сопровождении Джон-Буля, который ей тут же поднес букет из роз, и увидала на ковре кучу денег, она едва сдержала себя и не разрыдалась, однако две слезы скатились все-таки на букет. Тем не менее, поддерживаемая Джон-Булем, она подошла к барьеру и, вынув из букета несколько роз, подала желающим, которых нашлось так много, что через минуту от громадного букета остались только две розы на груди Маруси.
Концерт закончился, цирк мало-помалу стал пустеть, Маруся, глубоко потрясенная, разбитая и усталая, вновь оказалась в кабинете Джон-Буля.
— Ну, дитя мое, поздравляю вас. Вы имели, как я и предсказывал, колоссальный успех. От полноты внешнего успеха — я боялся за целость этого здания, а материальный, как видите, не может даже поместиться в этот большой портфель.
— Это много для меня, — ответила Маруся Джон-Булю.
— Ничего, ничего, дитя, это вам всегда пригодится; весь сбор от продажи билетов 6000 рублей, из которых вы получаете 3000 рублей, а затем 10 000 рублей из собранных на ковре и арене — это составляет уже полную вашу собственность. Таким образом, здесь в портфеле 13 000 руб. Надеюсь, что это поможет вам сколько-нибудь облегчить участь вашей матушки!
Сказав это, Джон-Буль поднялся, передал ей портфель с деньгами и поцеловал ее в лоб.
Маруся обняла его.
— Вы мой благодетель, как я вас могу отблагодарить?
— Какая тут может быть благодарность? Вы добрая дочь, вы так пламенно любите свою мать: в вас должна быть частица американской крови, и видеть это доставило мне большое удовольствие.
Маруся еще раз обняла его, и они простились, как прощаются отец с дочерью.
И эти люди более уже не встречались. Через неделю Джон-Буль уехал с своими львами из N-ска, а через год Маруся прочла в газетах, что во время путешествия по Испании, кажется, в Барселоне, он был на куски растерзан в клетке своими ужасными друзьями. Такова, впрочем, участь в конце концов всех укротителей и укротительниц!
Маруся арфу оставила в цирке, общаясь за ней завтра прислать, и только с драгоценным портфелем под мышкой поспешила домой к своей больной матушке.
