— Будь же весел со мной, я хочу сегодня веселиться вовсю!..
— Очень рад за себя и вас, маска!
— Пригласи также к нам в компанию твоих знакомых мужчин: я ужасно люблю шумное сборище и веселые компании!..
Так развязно говорила Маруся, увлекая совсем незнакомого ей молодого человека в столовую, но гармонический чистый голос ее, ее благородные манеры ясно показали этому молодому человеку, что маска брала на себя роль и наглый тон тех женщин, к разряду которых она совсем не принадлежала. Подстрекаемый сильным любопытством, он поспешил исполнить требование увлекательной, странной маски. Маруся и молодой человек за столом.
— Как вы мне нравитесь, маска, и как было бы досадно, если вы оказались дурны собой, — сказал он, наливая бокал шампанского.
— Я премиленькая… так, по крайней мере, говорят все, и тебе бы многие сегодня позавидовали!
— Тогда приподнимите, хоть чуть-чуть, маску.
— Как ты недоверчив. Имей терпение! Ведь вместе уедем из маскарада? Ведь ты меня проводишь домой и, уверяю тебя, жалеть не будешь!..
И ВОТ МАРУСЯ зажила иной жизнью… Прошло несколько месяцев. Стоит жаркое лето. Оставшиеся в городе обыватели усердно по вечерам посещали бульвары и увеселительные сады. Загородный сад, где в театре шла довольно бойко живая, веселая оперетка, всегда полон посетителями. Цены в этом саду на все очень высокие, а потому он и посещался исключительно денежной публикой, равно как и из «этих дам» бывали там только самые шикарные.
Маруся бывала там ежедневно. Её шикарный костюм, её фигура, цвет лица, манеры — останавливали внимание многих, и в поклонниках у нее недостатка не было. Она постоянно ужинала в шумной компании и веселилась действительно вовсю, но, присмотревшись к ней внимательно, можно было заметить, что на душе у нее далеко не так весело, и что вином она лишь заглушает какое-нибудь ужасное горе. Обстоятельства не замедлили это подтвердить.
Объявлена была старая музыкальная оперетка «Цыганский барон» с участием известного опереточного баритона, приехавшего в N-ск только на два спектакля. Публики в саду собралась масса; театр, несмотря на удвоенные цены, был битком набит. Перед началом третьего акта, когда публика еще не вся ушла на свои места и многие гуляли, в отдаленной аллее сада раздались один за другим два выстрела.
Гулявшие бросились туда, и глазам их представилась такая картина: в аллее, слабо освещенной керосиновыми фонарями, на земле лежал и слабо стонал какой-то красивый, плотный мужчина, из груди которого струей лилась кровь, окрашивая его светлую летнюю пару, а возле него с бессмысленными помутившимися глазами стояла молодая красивая дама. В руке она держала еще дымящийся револьвер, который сейчас же и передала явившемуся на место происшествия полицейскому офицеру. Без всякого протеста, молча, она последовала, по приглашению того же полицейского, в участок, где полицейские приступили к составлению протокола и выяснению личности убийцы.
Через час после этого публике стало известно, что стрелявшая — девица Мария Бермамутская, а убитый ею — Вавилов, и что убийство это, несомненно, на романической почве. Толкам и пересудам не было конца, а нашлось много и таких, которые отлично знали жизнь Вавилова и его увлечение Марусей. Как бы там ни было, но Марусю отправили в участок, где на другой день снял с нее показания судебный следователь и препроводил в тюрьму.
И вот Маруся очутилась в одиночной следственной камере местного острога… Тянутся скучные, однообразные дни; делать нечего, читать нечего, говорить тоже не с кем — и несчастной Марусе ничего не остается, как перебирать в своей памяти всю свою неудавшуюся жизнь и по целым дням плакать.
На кого теперь она стала похожа? Где красивый гибкий стан, где блеск живых черных глаз? Некогда роскошные, длинные волосы, зачесанные в красивую греческую прическу, теперь были распущены и по нескольку дней не чесаны. Она ни о чем никого не просила, ничего не ждала для себя — только суда и каторги. «Хотя бы уже скорей», — проносилось у ней в голове.
Вот по коридору прогремела команда старшего надзирателя:
— Смирно!
Щелкнули по камерам замки — кто-то обходит заключенных.
Вот отворилась дверь и ее камеры, и на пороге показался проворный, щеголеватый прокурор.
— Ваша фамилия Бермамутская?
Маруся ответила кивком.
— Вы по делу об убийстве Вавилова?
— Да.
— Имеете какие-нибудь просьбы, заявления?
— Нет, не имею, — хотела было ответить Маруся, но вспомнила, что она скоро сойдет с ума от скуки, и наивно сказала: — Если мое дело еще не скоро будет разбираться, я бы просила доставить мне сюда из моей квартиры арфу.
Прокурор улыбнулся и, покручивая усы, заметил:
— Вы, сударыня, просите о чем-нибудь таком, что можно было бы исполнить.
— А этого разве нельзя, я ведь никому мешать не буду?
— Здесь, сударыня, тюрьма, а не кафе-шантан! — уже без улыбки сухо отрезал представитель Фемиды и поспешно пошел дальше.
Не выдержали нервы бедной Маруси такой жизни и через месяц тюремного заключения у нее началась нервная горячка. Маруся оказалась в тюремной больнице и в самом безнадежном положении. Она беспрерывно бредила и большею частью бредила тем, кого убила.
Вот она села на своей убогой постели и стала делать грациозные движения, как бы собираясь играть на арфе, перебирая в воздухе пальцами, а губы ее что-то шептали, и наконец, камера огласилась пением.
Но что это была за песня? Больничные сиделки и сестры милосердия привыкли хладнокровно смотреть на всякого рода человеческие страдания, но и у них сжималось сердце от жалости, глядя, как борется молодая жизнь с овладевающей ею смертью, как слабеет и теряется человеческий рассудок! На четырнадцатые сутки молодой организм победил, и Маруся пришла в сознание. Долго смотрела она недоумевающим взглядом на окружающую ее обстановку и, наконец, слабым голосом спросила сидевшую около нее сестру милосердия:
— Скажите мне правду: жив Вавилов?
Сестра милосердия, как и все в больнице, прекрасно знала печальную историю Маруси, знала и то, что Вавилов в тот же день умер, но совершенно не была подготовлена к тому, что больная, придя в сознание, спросит об этом, — и тот, и другой ответ может иметь гибельные последствия.
— Право не могу вам ничего сказать, я не слыхала. Спросите у доктора, он скоро к вам явится. Он у нас такой добрый, такой внимательный; как он только не хлопотал, чтобы спасти вас!
— Напрасно, — едва слышно ответила Маруся.
В это время вошел в комнату и доктор.
Доктор Петров, человек еще довольно молодой, пользовался в больнице и славою опытного врача и чрезвычайно гуманного человека. Он был холост, избегал женщин и весь отдавался больным и науке, за которой следил не только на практике, но и в теории, выписывая массу разных новейших медицинских книг и журналов.
