— Ну, сударыня, мы вас прямо-таки из когтей противной старушки вырвали, — обратился он весело к больной.
— Очень жаль, доктор, что не могу вас за это благодарить: мне приятнее было бы умереть, — едва слышно ответила Маруся.
Доктор немного сконфузился.
— Вот тебе и раз! А мы все думали, что вы так будете рады!
— Чему же тут радоваться?
— Как чему? Вы еще так молоды, что жизнь еще будет дарить вас своими улыбками.
— Это на каторге?
— Ну, зачем на каторге? Там вам делать нечего, и вы туда не пойдете.
— Доктор, скажите правду, жив Вавилов?
— Ну, это, сударыня, мы оставим до другого раза: вредно вам много-то говорить. Давайте-ка лучше я вас осмотрю да выслушаю.
— Прекрасно, все в порядке, — проговорил он через несколько минут. — Давать ей крепкий бульон, яйца и вино — пусть поправляется. Температуру все-таки меряйте и записывайте.
Доктор отдал это распоряжение сестре милосердия и ушел…
МАРУСЯ СТАЛА БЫСТРО поправляться, а частые беседы с доктором, который нередко заходил к ней и без дела, значительно ее оживили и придали новое направление ее мыслям. Ей стало несколько иначе рисоваться ее положение, мрачное, сосредоточенное настроение духа несколько изменилось. На ее бледных губах иногда стала появляться улыбка.
— Вот видите, я прав, — объявил как-то доктор, заметив одну из таких улыбок.
— Я бы оживилась и совсем возликовала, если бы вы сказали, умер ли Вавилов?
— На суде узнаете, а суд скоро состоится, как только я решу, что вы в состоянии явиться на заседание.
— Да я явилась бы туда хоть завтра, если бы знала, что он умер. Это меня бы вполне излечило и, конечно, подняло бы мой дух. Скажите, доктор, — допрашивала Маруся.
— Ну, извольте, — он умер в ту же ночь — довольны?
— Очень, доктор. Благодарю вас за хорошее известие. Что же, он умер на руках своей любимой жены?
— Ну, уж этих подробностей я не знаю.
— Наверное! Ха, ха, ха… любимой жены… Она правду сказала — мы теперь действительно «квиты».
— Но вы и жестокая же женщина!
— О, доктор, если бы вы знали, как жестоки были они со мной!..
— Да, я отчасти знаю, а чего не знаю — узнаю на суде; я попал как раз в число присяжных заседателей на эту сессию, и дело ваше меня шибко интересует.
— Как? Значит, вы меня и лечили, вы и судить будете?
— Как видите; сначала жизнь ваша целиком была в моих руках, а теперь участь ваша некоторым образом тоже… Судьба!
— Да, судьба! — задумчиво проговорила Маруся.
— Ну, а покуда до суда… примите-ка этих капелек, это не будет лишним, как успокоительное.
— Я совершенно спокойна, доктор, большое спасибо вам за все.
— Ну, хорошо, хорошо, а все-таки примите, — и доктор ушел.
Через две недели после этого разбиралось дело Маруси.
Громадное здание N-ского окружного суда не могло вместить в себя всех желавших попасть на слушание этого дела, сулившего разоблачить массу пикантных подробностей. Пускали по билетам, число которых было ограничено. Защитником Маруси был по назначению суда молодой адвокат, только начинавший свою карьеру. Ознакомившись, с формальной стороны, с делом в суде, он несколько раз заходил к подсудимой в больницу, где долго и откровенно беседовал с ней, и, благодаря этому, выработал прекрасный план блестящей речи…
В ДЕНЬ СУДА в десять часов утра обширная зала была битком набита любителями криминальных процессов. Заняты были не только скамейки, но и проходы между ними. В зале преобладали дамы. Присяжные заседатели уже все на своих местах.
Прокурор и защитник тоже заняли свои места, причем последний расположился недалеко от решетки, за которой скоро должна появиться подсудимая. Вот судебный пристав громко прокричал свое обычное «суд идет», публика заволновалась, встала, растворились двери, вошли судьи и заняли свои места.
— Введите подсудимую, — обратился председательствующий к приставу.
В ту же почти минуту раздались тяжелые шаги, зазвенели шпоры, и между двух жандармов, с саблями наголо, показалась бледная Маруся. Она ничего перед собой не видела. Секретарь внятно и громко прочитал обвинительный акт, Маруся едва слышала его слова; ее о чем-то спрашивали, она что-то отвечала, ее душили слезы, но она всеми силами сдерживалась.
Робко, но она все-таки решилась посмотреть, что там такое делается, за решеткой, и несколько ободрилась, когда увидела, что тут же около неё расположился ее защитник, а дальше, между присяжными, ее добрый доктор. Ей стало не так страшно, и она решилась посмотреть на публику.
«Боже мой, — подумала Маруся, — сколько их со-собралось посмотреть на меня! Как тогда в цирке. Да, совершенно как в цирке. Там я была в клетке, а здесь за решеткой, там было много публики, и здесь столько же, там — львы, здесь — судьи; жаль только, что нет арфы, может быть, я их бы опять тронула, как там…»
Но арфу Марусе вполне заменил ее молодой талантливый адвокат, который своей блестящей речью тронул сердца и присяжных, и судей. Шаг за шагом он описал всю жизнь несчастной девушки и, беспощадно громя Вавилова, остановился на том, что из подсудимой могла бы выйти и прекрасная мать, и прекрасная жена, но, благодаря несчастно сложившимся обстоятельствам, она сделалась только игрушкой и барской прихотью Вавилова. Закончил он так:
— …время, однако, еще не ушло; подсудимая молода, ей только двадцать три года, задатков порочности в ней нет, и она с успехом может еще занять свое место в семье и обществе. Этого-то она теперь и ждет от вас, господа судьи и господа присяжные заседатели!
Недолго находились в своей комнате присяжные заседатели, куда удалились для совещания. Через несколько минут Марусе был вынесен оправдательный вердикт.
— Вы свободны! — обратился к ней председатель.
«Я свободна, — подумала Маруся, — но я все-таки одна…»
Защитник и доктор подошли к ней и поздравили. Едва сознавая происшедшее с ней и окружающую действительность, Маруся поблагодарила их. Все вышли из суда, и доктор проводил девушку на квартиру.
Совесть замучила
(Рассказ судебного следователя)
НЕСКОЛЬКО ЛЕТ ТОМУ назад я служил в Кубанской области, и моя камера находилась в Кубанской станице, расположенной при небольшой речке Чалмыке, притоке Кубани. Вся Кубанская область, начиная от Ростова до хребта Кавказских гор, представляет из себя низменную равнину, обильно орошаемую реками, хлебородную и богатую густыми душистыми травами. Жизнь в станицах дешевая, привольная, но скучная и однообразная. Кубанская станица ничем не отличалась от других и, конечно, была населена исключительно одними казаками — людьми зажиточными и хорошо грамотными, но интеллигентного люда между ними не было, знакомств, значит, в станице завести не представлялось возможным, а потому скука иногда была такая, что я не знал, как убить время, и был рад-радехонек, когда в участке случалось какое-нибудь сложное, уголовное происшествие, и я весь отдавался службе. Как-то летним утром, сидя на крылечке своей квартиры и прохлаждаясь чайком, я увидел, как к калитке моего садика подскакал на взмыленной лошади верховой; он лихо спрыгнул с седла, прошел быстро садик, подошел ко мне и подал разносную книгу и пакет.
