— Откуда? — спросил я, вскрывая конверт.
— Из Урюпинской станицы, ваше высокородие.
— Что там случилось?
— Убийство, ваше высокородие. Анну Ружьеву убили, — отвечал верховой.
Действительно, станичное управление сообщило мне, что на берегу реки Чалмыка, в саду казака Лисунова, нашли Анну Ружьеву — соседку Лисунова, убитой, по-видимому, кинжалом. При этом сообщалось также, что убийца не найден и как муж убитой, так и соседи подозрения ни на кого не могли заявить.
Я приказал письмоводителю расписаться в принятии пакета, написать врачу, чтобы он прибыл для вскрытия трупа, и, отдавая посланному книгу, спросил:
— Кто же это Ружьева?
— Жена нашего станичного казака Родиона Ружьева, который только недавно на ней женился и привез ее в Урюпино из Ростова. Дородная да красивая такая баба была, что краше ее и в станице, не найти.
— Как говорят в станице? Кто убил Ружьеву?
— Кто же его знает — разно болтают, ваше высокородие; все больше бабы между собой догадки разные имеют. Одни говорят, что Лисунов убил, другие — черкес, а третьи — будто муж с Анной порешил, а муж с трудом с печки слезает… ну, вот и верь бабьим сплетням.
— А на Лисунова почему догадки имеют?
— Да тоже, ваше высокородие, зря. Лисунов, правда, был любовником Анны года с два, да зачем бы он стал ее убивать, коли души в ней он не чаял и из-за нее жену бросил?
— А черкес, кто это? — допрашивал я словоохотливого казака.
— Черкес, ваше высокороде, в гости приехал в станицу к казаку Иванову, ну, был знаком с Лисуновым и Анной — вот и на него говорят.
Казак уехал, причем я наказал ему передать в Урюпино. Урюпинская станица находилась от Кубанской верстах в пятнадцати-двадцати, и я через два-три часа уже был там.
Заслышав колокольчик, урядник встретил меня при въезде в станицу и проводил на место происшествия, к усадьбе Лисунова, который с низким поклоном встретил нас у ворот. Лисунову на вид было лет тридцать пять-тридцать восемь; это был высокий плотный и красивый казак, с большой черной окладистой бородой и с живыми черными глазами; одет он был в черкеску, которая красиво обрисовывала его стройную фигуру. Провожая нас к трупу, Лисунов совершенно спокойно и развязно заметил мне:
— Вот какое, ваше высокородие, несчастье стряслось у меня! И не знаю только, за что меня Бог покарал…
Мы вошли в сад, и вот между деревьев показалась кучка людей, почему я предположил, что здесь должен быть и труп. Действительно, когда мы подошли, и толпа любопытных, по преимуществу баб, расступилась и отошла в сторону, нашему взору представилась следующая картина: под старой развесистой липой, на спине, головою к реке, лежал труп молодой женщины. Она была в одной рубахе, поверх которой был накинут тонкого синего сукна казакин; грудь и ноги были совершенно обнажены, роскошные светлые волосы были растрепаны, и две-три пряди их легли на совершенно свежее молодое лицо убитой; глаза были закрыты, на левой груди зияла большая рана, вокруг которой, как и на измятой белой рубахе, виднелась запекшаяся кровь. Видны были также следы запекшейся крови и на казакине. У ног валялись щегольские для простой казачки, расшитые туфли. Трава вокруг была сильно примята. В головах убитой стоял, тяжело опираясь на палку, какой-то дряхлый старик, по морщинистому и высохшему лицу которого текли обильный слезы. Это был муж убитой, Родион Ружьев. Я приказал уряднику удалить из сада всех любопытных, оставив только пару понятых да сотских, и тут же принялся писать карандашом наброски протокола осмотра трупа и места происшествия. Кроме одной раны на лёвой стороне груди, других знаков насилия на теле не оказалось.
Когда это было окончено, я с урядником и понятыми произвел самый тщательный обыск сада. Мы обшарили все кусты, но ничего подозрительного не нашли. Я оставил у трупа двух сотских, а сам с урядником и письмоводителем направился в избу к Лисунову. Дорогою я спросил урядника:
— Правда, что Лисунов находился в связи с Анной Ружьевой?
— Это верно, ваше высокородие, в станице все это знают. В последнее время у них между собою шел разлад из-за черкеса.
— Что же, ревновал Лисунов Анну к черкесу?
— Говорят, что ревновал. Да и было что — сами изволили видеть, какая она красивая баба была.
— Ну, а как же муж смотрел на то, что делает его жена?
— Муж тоже ее сильно любил, во всем верил ей и не знал, что она выделывает с другими. Опять же древний он человек.
Между тем от меня не ускользнуло одно маленькое обстоятельство, которое затем имело большие последствия. Во время набрасывания чернового протокола осмотра трупа я обратил внимание, что Лисунов, который был в числе понятых, когда я несколько раз внимательно рассматривал рану, переворачивал труп с бока на бок и на спину, держал себя как-то странно и все отворачивался, тогда как старик Ружьев бережно нам в этом помогал и тихо плакал. Когда мы расположились в отдельной светелке избы Лисунова, я прежде всего допросил Ружьева — мужа убитой, который, впрочем, нечего существенного по делу сказать не мог и даже не мог высказать никакого подозрения. Затем я велел позвать жену Лисунова. Ко мне вошла низенькая, худая баба, еще не старая, но, видно, больная и какая-то забитая. Из расспросов ее я убедился, что семейная жизнь Лисуновых два года тому назад шла довольно сносно, но с появлением в станице Анны они стали жить сразу скверно; муж стал с нею часто ссориться, поколачивать, а раз даже грозил убить ее кинжалом.
— А разве у него есть кинжал? — спросил я.
— Есть, батюшка, висит у него на полатях.
— Пожалуйста, принесите мне его сюда.
Лисунова вышла, долго не возвращалась и, наконец, возвратившись, смущенно заявила, что кинжала нет.
— Третьего дня я его еще видела — висел на стенке, а теперь нет. Видно, муж куда-нибудь убрал.
— А скажите, кто, по-вашему, убил Анну?
— Кто ж ее знает, ваше высокородие. Сказывают — черкес.
— Ваш муж эту ночь ночевал дома?
— Нет, его не было, он спал в овине, я там его и разбудила, когда, идя к речке по воду, наткнулась на труп Анны.
Я отпустил жену и приказал позвать мужа. Лисунов вошел развязно, без малейшего смущения.
— Скажите, Лисунов, где и как вы провели эту ночь? — строго спросил я, глядя прямо ему в глаза.
Лисунов не сразу ответил на этот вопрос, заморгал глазами и понурил голову. Я повторил свой вопрос.
— В овине спал, ваше высокородие.
— Так, а где ваш кинжал?
— Кинжал у меня висит на полатях, а если нет, то, значит, кто-нибудь взял… Я не знаю. — Затем, помолчав немного, он с напускным нахальством и грубо заявил мне: — Да вы что, ваше высокородие, не меня ли подозреваете в убийстве Анны? Так я вам прямо скажу, что это дело рук черкеса. Он, может быть, и кинжал мой взял для этого.
