Ничего. Он просто смотрит в ответ.
– Почему? – наконец спрашивает.
– Потому что… не знаю…
Снова улыбка с ямочками.
– Кому какое дело, что они там думают?
Закрываю глаза. Дасти Спрингфилд мурлычет звуковым фоном, и я только сейчас замечаю, как горят мои запястья и бедра. Аж вопят. О боже!
– У меня… ощущение, будто я лечу на космическом корабле к Луне… – шепчу, вытаскивая из головы первую попавшуюся мысленить. Потому что так и есть.
– У меня тоже. «There’s a starman waiting in the…»
– Срань господня, ДА-А! – подскакиваю я.
– Что такое? Что стряслось?
– Конечно же! Вот оно!
– Что? Что оно?
– Идем. Я хочу кое-что тебе показать, – лезу под стойку, хватаю два черных фонаря и веду его за собой вверх по лестнице. – Нет, стоп! Возьми их, – указываю на кресла-мешки.
Он слушается и водружает оба мешка на голову. Я хихикаю.
– Что? – спрашивает он.
– Ты похож на рожок с мороженым, – бормочу себе под нос.
– Что?
– Ничего. Пошли!
Рожок с мороженым идет вслед за мной в спальню.
16
– О черт, дождь! – подскакиваю к столу. Проклятье, оставил окно открытым. Подоконник весь мокрый. Занавески обвисли, точно домашняя лапша. Кассеты с записями на столе… сухие. Ффух!
Белый отсвет уличных фонарей дрожит и струится в комнату, точно импровизированный лунный свет. (Нарочно электрический не включаю.) Тянусь, чтобы закрыть окно, он останавливает меня.
– Погоди!
– Что?
– Зачем ты его закрываешь?
– Затем что дождь идет!
– И что? Неужели ты никогда не выбегаешь на улицу в грозу?
– Э-э, нет.
– Ну, чувак, ничего ты не понимаешь! А я всегда так делаю. Помогает вычистить весь мусор из головы. Тебе надо прочувствовать дождь, чува-ак, – говорит он, точно обдолбанный хиппи, посмеиваясь.
– Просто не хочу, чтобы мои записи намокли.
– Так убери их.
Убираю.
– Иди сюда. – Он запрыгивает на стол, хлопает по местечку рядом. – А теперь отклонись и высунись наружу – не бойся, я держу. – И он держит, его руки обвиваются вокруг моей талии. Я игнорирую электрический ток, пронзающий меня, потому что…
Ого!
Ветер вихрем кружит тополь, вибрирующую массу листьев, точно это тамбурин Земли. Мы так близко к дереву, что мое тело дрожит вместе с ним. Боже-боже-боже, это И ВПРАВДУ здорово. Холодный дождь полосатит небо, скачет по крыше, поливает, как из лейки, мои руки, лоб и мысли. Закрываю глаза.
– Трахбахтибидох ТАДАХ! – само вырывается из моего рта. Неудержимо. Да и плевать.
– Ага. Приятель, именно так. Понял? Ты это чувствуешь, да?
– О-о-боже-боже-боже-боже-боже-боже-боже.
– Да-да-да!
Он смеется. Я оргазмирую. Стоп, на самом деле? Распахиваю глаза и бросаю взгляд вниз. Никакой палатки над пахом. Ффух.
– Жаль, луны нет, – говорит он.
– Луна. Точно! Потому-то я тебя сюда и привел, – соскакиваю со стола.
– Что ты делаешь?
– Стой. Жди здесь… А, нет, иди сюда, садись на пол вместе со мной.
– Э-э…
Я беру фонари черного света и начинаю нащупывать на стене розетку. Есть! Включаю.
– Ладно, ты готов? Тогда поехали!
Он по-лягушачьи спрыгивает на пол ко мне.
– На что смотрим, а?
– Хочешь отправиться на Луну вместе со мной?
– Ага.
Он снова улыбается. Ямочки. Я чувствую их даже в темноте.
– Смотри вперед. Готов?
– Угу.
Включаю фонари.
Вау!
Это намного лучше, чем мне представлялось.
Постер, висящий на стене, мигом оживает. И одним карлсагановским махом мы телепортируемся на поверхность лунного уранового стекла. Уэб смеется – кажется. Я его не слышу. Космос поглощает любые звуки. Мы поднимаем лунную бурю босыми ногами. Пыль нежная, щекочет пальцы и почему-то пахнет кокосовым лосьоном для загара. Мы останавливаемся у отпечатка подошвы Нила, идеального неоново-оранжевого овала с идеально пропечатанными бороздками.
Ни одной нарушенной.
– Да чтоб мне! – говорит он.
– Точно.
– «А.Л.», – читает он надпись в нижней части постера. – Кто это?
– Моя тетя Луна…
И так вот просто – просто произнеся ее имя – я переношусь назад в одно туманное утро в нашей гостиной… И звуки высадки на Луну начинают доноситься из телевизора.
Биип… биип… ву-ушшшшшш…
Биип… биип… ву-ушшшшшш…
В левой части экрана появляется лунный посадочный модуль. Мы вскрикиваем. По такому случаю я соорудил скафандр из двух черных мешков для мусора, гофрированных воздуховодов от сушилки – для рук и ног – и круглого аквариума, облепленного алюминиевой фольгой.
Тетя Луна нарядилась в любимое флуоресцентное зеленое платье в пол, покрыла лицо и руки светящимся зеленым гримом и соорудила головной убор из ершиков для курительной трубки и ватных шариков, которые раскрасила зеленым фломастером, и теперь они прыгали и качались у нее на голове во все стороны. Источник вдохновения – фильм «Мой любимый марсианин».
Отец слепил из пластилина заостренные ушки и нарядился Споком. Но стояла такая жара, что они все время таяли и оплывали, и в итоге папа стал похож на Дамбо.
Что вызывало у нас неудержимый хохот.
Мы поглощаем бисквитные печеньки «Мунпайз», лунную пиццу, лунные молочные коктейли с «Орео», прилипнув к экрану, как и весь остальной мир.
Биип… биип… ву-ушшшшшш…
Лунный модуль спускается… ниже… ниже… облачко лунной пыли… Тетя Луна-Марсианка оплетает нас с папой своими щупальцами-руками, смяв мой скафандр о свой. Папа Спок сияет улыбкой с другой стороны. Мы – один большой сгусток инопланетной любви.
Потом «Игл» совершает посадку.
Наши вопли взмывают к небесам, и я уверен, что вижу, как Нил Армстронг оглядывается, не понимая, откуда они доносятся. Потом подпрыгивает, подлетает, шаг за шагом, парящий, безвоздушный, СВОБОДНЫЙ.
Биип… биип… ву-ушшшшшш…
Биип…биип… Он на Луне!
Мы снова вопим. Силюсь разглядеть хоть что-то. Мое дыхание туманит стекло. Тетя Луна – сияющий вихрь зелени, ее лицо в белых полосках от слез, смывающих краску. Папа Спок улыбается так широко, что улыбка заполняет комнату.
