Он целует меня в шею, утыкается носом в загривок.
– Уэб? – еле слышно шепчу.
Приподнимает голову:
– Да?
– Ты проснулся?
– Я и не засыпал.
– Правда?
– Правда.
– О…
Каждое слово следует за предыдущим так, словно мы договариваем их друг за друга. Я будто слышу его мысли в собственном сознании, выговариваю его слова собственным ртом.
Он снова притирается лбом к моей шее.
– Ты разговаривал во сне, – говорит Уэб.
– Правда?
– Да.
Мои глаза закрыты, но кажется, мы смотрим друг на друга, как тогда, на вершине утеса.
– И что говорил?
Не отвечает.
Открываю глаза, смотрю на домотканое полотно, висящее вместо двери.
– Он причинил тебе боль? – спрашивает Уэб.
– Кто?
– Хэл.
Лицо вспышкой мелькает передо мной в темноте: искаженное, изуродованное, голодное. Он наверняка знает, где я. Интересно, уже рассказал папе? Может, уже идет сюда… Нет. Он выжидает. Иначе был бы уже здесь. Может, я достаточно сильно ему врезал. Закрываю глаза, дергаю головой, пытаясь освободить ее от мыслей.
– Нет, а почему ты…
– Ты все время повторял его имя, просил перестать…
– Он не навредил мне. Нет, правда. Не в этом смысле.
– Что он с тобой делал?
– Ничего. Просто… пытался запугать, вот и все.
– Почему?
– Потому что… он видел нас той ночью.
Уэб молчит. Я не могу рассказать ему о том, что едва не случилось. И не стану. Ни за что. Мне слишком стыдно. И к тому же его гнев вылетит торпедой, и любая концовка, которую я могу придумать к этому сценарию, хорошей не будет.
– Помоги мне бог, если он хотя бы пальцем до тебя дотронется…
Вот, ясно?
Поворачиваюсь на бок, чтобы видеть его: глаза сверкают огнем, точно хвосты кометы. Когда они так близко, все мои нервные окончания занимаются пламенем. Меня прошивает электрический разряд. Но я и глазом не моргну.
– Он меня не тронул. Слышишь? И можно, мы не будем сейчас о нем говорить? Пожалуйста!
Всматривается в меня. Пристальным, тяжелым взглядом. Потом целует местечко между моими бровями.
– О чем хочешь поговорить? – спрашивает, снова устраиваясь на подушке.
– Мне не следует лежать с тобой в постели. Что, если кто-то войдет? Что, если нас поймают?
– Не поймают. Их и ураганом не разбудишь. Кроме того, они уже знают про меня и не…
Я даже сажусь на постели.
– Знают?!
– Ага…
– Когда ты им сказал? Как они узнали?
– В прошлом году. Первый парень, с которым я целовался… кончилось это нехорошо. Я прибежал домой в таком гневе, что пробил кулаком пару дыр в стене.
– О…
– И тогда рассказал. Все. Наверное, они с самого начала все про меня знали. С их точки зрения, это хорошо…
– Хорошо?!
– Давай просто полежим и…
– Как это может быть хорошо, Уэб? Расскажи мне. Пожалуйста.
Он вздыхает, запускает пальцы в мои волосы.
– Не знаю, наверное, когда-то мой народ почитал людей вроде меня. Очень давно, целую вечность назад. Люди думали, что мы обладаем особыми целительскими способностями или чем-то в этом роде… вроде как в каждом из нас пляшут сразу два духа – мужской и женский…
– Серьезно?
– Они считают это особым даром.
– Даром?
– Ага… Иди сюда, ложись обратно. – Он обвивает руками мою талию; я приникаю к нему, игнорируя жжение.
Дар? В моем мире это всегда было проклятием. Проклятием, которое невозможно снять. Единственным моментом, когда я увидел слова «гей» и «хорошо» вместе, был снимок в журнале «Interview», который подарила Старла в тот день, когда сказала, что уезжает. Но я никогда не думал, что это на самом деле возможно. Не в нашем мире…
Может, это… в смысле, я знаю, что неизлечим, но может быть… это… хорошо…
Мы лежим и смотрим в потолок. Наши мысленити взлетают к небесам, всасываясь в пятно от воды на потолке, которое напоминает черную дыру. Может, это вход в иное время, в параллельную вселенную… Потому что быть с ним здесь, в его объятиях… это…
– Хочешь, расскажу историю? – шепчет он.
– А разве ты не устал?
– Ты шутишь, приятель? Уснуть здесь, с тобой, вот так? Нет шансов!
Я прижимаюсь к его груди. Лежим, соприкасаясь лбами, улыбаясь, и на какой-то миг я чувствую, что настолько счастлив, словно мы только что открыли новую планету.
– Тогда ладно. Расскажи.
– Это хорошая история. Думаю, тебе понравится.
Он стирает со лба испарину, и я, не думая, беру его руку и вытираю ее о свою щеку. Понятия не имею, почему я это делаю, но он, кажется, не обращает внимания.
– Жил да был на свете гневливый мальчик, и приснился ему сон, где он плавал в озере, имевшем форму разорванного сердца, глядя на звезды. И звезды начали падать с неба. – Уэб медленно проводит пальцами по моим щекам. – Оказавшись на земле, они превращались в белых пауков, которые принялись водить вокруг мальчика хороводы. – Его пальцы легонько щекочут шею, руки, грудь. – И, танцуя, плели паутину – пока мальчик не оказался с ног до головы в коконе, как в ловушке. Он звал на помощь, но никто не приходил. Пока… – С тихим «пуфф» Уэб резко растопыривает пальцы над моим лицом. – Пока с неба не упала еще одна звезда и не превратилась в другого мальчика, раскрашенного цветными полосами, который улыбнулся и сказал: «Я пришел». Потом вытащил опутанного коконом на берег и стал осторожно разматывать нить за нитью. – Делает вид, что вытягивает мысленити из моего лба и пускает их по ветру. – Когда он стал бросать эти нити в воду, те начали латать разорванное озеро, сшивая его стежок за стежком, пока последняя нить, освободившая мальчика, не была брошена в воду. Она восстановила разорванное сердце до конца. Навсегда.
Его ладонь опускается мне на грудь.
Не шевелимся.
– Это конец истории? – спрашиваю я.
– Нет. Только начало…
– Уэб?
– Да?
– Поцелуй меня.
Его губы падают в мои, и – БАДАМ – из нас вырывается вспышка яркого белого света, настолько яркого, что я слепну навсегда. И мы сплетаемся в одно целое…
Он ласкает мои щеки, покрывает быстрыми поцелуями ресницы, а когда добирается до лба, останавливается.
