Оптимистом часто называют того, кто видит стакан скорее наполовину полным, нежели полупустым. Но для стоика такой градус оптимизма – лишь отправная точка. Порадовавшись, что стакан наполовину полон, а не полностью пуст, он выразит признательность за то, что у него вообще есть стакан: в конце концов, его могли разбить или украсть. Тот, кто овладел стоической игрой в совершенстве, затем обратил бы внимание, до чего чудная вещь эти стеклянные сосуды: дешевые и весьма прочные, не портят вкуса содержимого и – о чудо из чудес! – позволяют разглядеть, что в них налито. Пусть это звучит глуповато, но того, кто не утратил умения радоваться, мир не перестает удивлять. Для такого человека стакан поразителен, для остальных же стакан – это просто стакан, и он наполовину пуст.
Гедонистическая адаптация способна подавлять наше наслаждение миром. Из-за нее жизнь и то, чего мы добились, не радуют, а кажутся чем-то обыденным. Негативная визуализация служит мощным противоядием от гедонистической адаптации. Сознательно размышляя о потере того, что нам дорого, можно научиться вновь дорожить этим, воскресив в себе способность к радости.
Детей легко обрадовать в том числе потому, что для них нет практически ничего само собой разумеющегося. Для них мир полон неведомого и удивительного. Им пока невдомек, как он устроен: бывает, то, что окружает их сегодня, назавтра загадочным образом исчезает. Сложно принимать нечто как должное, если даже не уверен, сколько оно просуществует.
Но по мере взросления дети пресыщаются. Велика вероятность, что в подростковом возрасте им примелькается уже все и вся вокруг. Их может бесить, что приходится жить так, как они живут, в доме, в котором довелось жить, с родителями, братьями и сестрами, каких довелось иметь. Пугающе часто из таких детей вырастают взрослые, не просто неспособные радоваться миру, но чуть ли не гордящиеся этим. Такой человек в мгновение ока приведет вам длиннющий перечень того, что ему не нравится в себе и своей жизни и что, представься такая возможность, хотелось бы поменять, включая супруга, детей, дом, работу, машину, возраст, счет в банке, вес, цвет волос и форму пупка. Спросите, чем он дорожит, доволен ли хоть чем-то на всем белом свете, – и после некоторых колебаний собеседник неохотно выдавит из себя один-два пункта.
Случается, таких людей выбивает из пресыщенности катастрофа. Допустим, торнадо сравняет дом с землей. Конечно, это большая трагедия, но потенциально подобные происшествия имеют и светлую сторону: пережившие их могут осознать ценность того, что у них осталось. В более общем плане войны, болезни и стихийные бедствия ужасны, так как забирают то, что мы ценим, но вместе с тем обладают силой трансформировать тех, кто через них прошел. Люди, которые могли жить словно во сне, после них ощущают себя живыми с небывалой остротой и признательностью – так, как не чувствовали себя уже много лет. Прежде равнодушные к миру вокруг, теперь они чутки к его красоте.
Но спровоцированные катастрофами трансформации имеют свои недостатки. Во-первых, на ЧП нельзя рассчитывать. Очевидно, многие живут относительно безопасно – но потому и безрадостно (по злой иронии судьбы их неудача именно в том, что повезло жить без неудач). Во-вторых, катастрофа может как преобразить жизнь, так и отнять ее. Представим пассажира авиалайнера, двигатели которого только что загорелись. Не исключено, такой поворот событий сподвигнет его произвести переоценку своей жизни и наконец-то приблизит к пониманию, что в ней по-настоящему ценно, а что нет. К сожалению, через несколько мгновений после этого озарения он может быть уже мертв. В-третьих, вызванное катастрофическими происшествиями состояние радости со временем притупляется. К тем, кто побывал на грани смерти и вернулся, часто возвращается вкус к жизни. У такого человека может появиться мотивация любоваться закатами, прежде не привлекавшими его внимания, или вести с супругой задушевные беседы, казавшиеся ему тратой времени. Но некоторое время спустя в подавляющем большинстве случаев былая апатия берет верх: и вот он уже игнорирует великолепный закат, пылающий за окном, только чтобы горько пожаловаться партнеру, что по телеку опять не показывают ничего интересного.
У негативной визуализации нет всех этих недостатков. Ей можно заняться немедленно, а не дожидаться неведомо сколько, как катастрофы. В отличие от последней она не угрожает вашей жизни. Наконец, к ней можно обращаться многократно, что позволяет продлевать ее благотворные эффекты, в отличие от катастрофических, сколько угодно. Вот почему это прекрасный способ вновь научиться ценить жизнь и вернуть себе способность к радости.
Не одни стоики овладели силой негативной визуализации. Возьмем, к примеру, людей, читающих молитву перед едой. Одни делают это, вероятно, просто по привычке. Другие боятся, что иначе Бог накажет их. Но понятое надлежащим образом чтение молитвы перед едой (и любой благодарственной молитвы в целом) – это форма негативной визуализации. Прежде чем приступить к трапезе, произносящий молитву делает паузу, чтобы напомнить себе, что еды могло не быть и тогда собравшиеся голодали бы. И даже если еда в наличии, ему могло не посчастливиться разделить ее со всеми, кто сейчас за обеденным столом. Прочитанная с такими мыслями молитва способна превратить рядовой прием пищи в повод для торжества.
Некоторые люди без стоиков или священников догадываются, что секрет бодрости духа в том, чтобы периодически развлекать себя негативными мыслями; за свою жизнь я повстречал немало таких. Они анализируют свое положение исходя не из того, чего лишены, а из того, чем богаты и как им этого не хватало бы при утрате. Многие из них, объективно говоря, вовсе не везунчики. Несмотря на это, они в подробностях распишут, как им повезло: быть живым, передвигаться на своих двоих, жить там, где им довелось, и так далее. Поучительно сравнить их с теми, кто, объективно говоря, родился в рубашке, но глубоко несчастен, ибо ничего не способен оценить по достоинству.
Выше я упоминал людей, словно гордящихся неспособностью получать удовольствие от окружающего мира. Они каким-то образом пришли к выводу, что, отказываясь радоваться миру, демонстрируют эмоциональную зрелость: мол, радоваться чему-то – это ребячество. Или, быть может, они решили, что не получать удовольствия так же модно, как не надевать белого после Дня труда
[136], чувствуя себя обязанными подчиниться диктату моды. Словом, отсутствие радости для них – что-то вроде признака утонченности.
Если вы поинтересуетесь мнением такого брюзги о только что описанных жизнерадостных людях – или, хуже того, о стоиках, воспевающих чудесные свойства стакана, – скорее всего, он пренебрежительно буркнет: «Ну и глупцы! Нельзя довольствоваться столь малым. Они должны желать большего и не успокаиваться, пока этого не получат». Однако что по-настоящему глупо, возразил бы я, так это провести всю жизнь в состоянии самостоятельно поддерживаемой неудовлетворенности, хотя до удовлетворения рукой подать, стоит только изменить свой образ мыслей. Умение довольствоваться малым – это не недостаток, а благословение, по крайней мере если вы действительно ищете удовлетворенности. Если же чего-то другого, я бы спросил (с удивлением): что для вас более желанно? Ради достижения чего, спрашивается, вы готовы пожертвовать состоянием собственного довольства?
